Осколки памяти

Рассказывать о нем очень сложно, как о любой боль­шой монументальной эпопее. Однако, несмотря на свою монументальность, картина "Плач перепелки" выполне­на в очень скромных тонах, потому что это были серьез­ные книги про серьезное дело: это история белорусского сопротивления в первые семь месяцев войны и роли в нем женщин. Мужики-то все ходили по партизанским тропам, так что в какую хату ни зайди - везде руководили жен­щины. Трагично и очень трогательно одновременно. Это история того, как без организации "сверху", без участия армии народ сам (!) взял в руки вилы и пошел воевать.

Когда я брался за картину, понимал, что в конце кон­цов она будет востребована, будет нужна: это произведе­ние, по которому можно изучать начальный период вой­ны. Оно точное, очень точное, потому что Иван Чигринов - скрупулезный, дотошный, безошибочный писатель, он серьезно относился к истории, поднимал документы, тща­тельно изучал детали.

Его считали резким, нелюдимым. А это неправда. Ваня был чудесный, мягкий мужик, но с не всем понятными особенностями. Вот, например, он разговаривает в компании с людьми, и вдруг идея сверкнула у него. Он поворачивается и уходит - пошел записывать. Это у многих вызывало раздражение, непонимание.

В Москве сказали: "Запустить"

На "Беларусьфильме" по поводу нашей с Иваном идеи нам сразу сказали: "Нет".

Поняв, что такой проект может быть под силу толь­ко телевидению, мы обратились к председателю Белорус­ского телевизионного комитета - получили отказ, в Ми­нистерство культуры Белоруссии - отказ. В общем, здесь это оказалось никому не нужно. Никому!

Денег нет, запуск не предвидится, а без запуска пи­сать сценарий - все равно, что ставить около себя мусор­ную корзину и бросать туда все, что напишешь.

И тогда Иван Гаврилович Чигринов подал идею на­писать письмо председателю Гостелерадио. Написали мы в Москву председателю Гостелерадио СССР. Им в то вре­мя был Александр Никифорович Аксенов, наш человек, из Белоруссии, воевал, после войны руководил в комсо­моле, работал в ЦК КПБ, затем уехал в Москву, оттуда его направили на дипломатическую работу, а когда вер­нулся, назначили председателем Гостелерадио. Так что Белоруссию он знал, и то, что здесь в войну происходило, не было для него чужим. Очевидно, именно поэтому, а также понимая, что произведения Ванины эпохальные, разрешение он дал в секунду: "Запустить".

И мы с Ваней отправились в дом творчества Союза писателей "Птичь" работать над сценарием. Пахали там, как негры. Рано утром прихожу к нему в номер - а он уже сидит, пишет. Из трех книг умозрительно у нас с ним выходило шесть серий.

Не зря я собак боюсь

Пошли съемки. Каждый эпизод картины был по-народному выверен. Вот наши женщины пошли всей ко­мандой вызволять из концлагеря военнопленных (ба­боньки за самогонку и сало "выкупали" у немцев советских солдат, говорили: "это мой муж"). Шагают, я смотрю - босиком идут, ботиночки за плечами несут. Говорю:

- Вы что? Ноги же поколете!

- Так заўседы хадзілі.

Они привносили свой аромат, свои краски.

Сидели солдатики наши в карьере: огромная яма, скло­ны высоченные, убежать невозможно, да еще все обнесено колючей проволокой, по кругу охрана немецкая с автомата­ми и собаками. Вот такой лагерь военнопленных. Страшно.

Пригласил я ребят-милиционеров, работающих с со­баками. А сам собак боюсь и, как оказалось, правильно боюсь. После того как командир предупредил всех: "Смот­рите осторожно, чтоб не покусали никого", я спрашиваю:

- Вот так я с вами могу разговаривать? Не цапнет?

- Можете.

Я и давай показывать: "Так, эти побегут туда, эти сюда...", и через секунду замирает моя рука - на рукаве висит собака.

Ну, правда, аккуратно взяла, за куртку (а куртка плотная была, военная. Работать удобно в такой одежде, чтобы можно было где стоишь, там и сесть; если нужно толкать машину - пойти и толкнуть, не опасаясь, что грязью залепит). Он ей какое-то слово сказал - собака отпустила, села и смотрит. Дрессированная.

Я говорю:

- Так что ж ты мне говорил, что она не укусит?

- А что ж ты мне не сказал, что ты будешь руками махать?

Но это ерунда, только одна царапина от зуба оста­лась, но когда мы снимали сцену, как отогнанные от ла­геря женщины бегут и за ними гонятся спущенные нем­цами собаки, вот это, клянусь, было страшно. Собакам дали команду "Фас!" - "Взять!", и летели комья земли из-под их лап... Улепетывающие женщины, бедные, ле­тели, как птицы, за ними овчарки рычали...

Я представляю, что было дальше на самом деле, когда за разъяренными животными не бежали киноло­ги с поводками, не было режиссера, который сказал: "Стоп! Хватит!"... При одной этой мысли охватывает ужас.

Женская команда

Сто пятьдесят артистов было занято в картине, и большая часть из них - женщины. Подбор актеров был длительный - надо же сто пятьдесят найти! Ездил сам по всем театрам республики, отыскивал. Кроме того, про­сматривал фотографии артистов и просил своих ассистен­тов, найти их и пригласить, чтоб я мог поговорить. Вот так потихоньку и наскреб.