Читаем Осколки памяти полностью

Вскоре Василия Владимировича пригласили по линии ПЕН-клуба не то в Финляндию, не то в Германию и он уехал. Я так и не сказал ему, что хочу делать картину А потом, когда Вася приехал в очередной раз в Минск, я позвонил ему:

- Вася, я уже больше не могу, я ставить хочу.

- Так в чем же дело? Бери и ставь. Пусть они (студия) заключат со мной договор о праве на экранизацию, и больше ничего не надо, я тебе полностью доверяю.

Конечно, я предполагал, что будет много мучений. И Вася тоже говорил: "Будет очень трудно, Игорь. Здесь это никогда не поставят, не захотят". А я все твердил: "Ну, может, пробьюсь", но ведь оказалось, что легче пробить Великую китайскую стену. Все мои попытки добиться запуска картины оказались бесплодными. Все.

Разваливаться здешнее кинематографическое сообще­ство начало уже при министре культуры Евгении Констан­тиновиче Войтовиче. Тогда всех ведь разогнали, хотя свои студии были у нескольких режиссеров, у меня в том числе, у документалистов. Потом был потрясающий министр Сосновский... Я присутствовал лишь на его пресс-конферен­ции, куда он собрал деятелей культуры и журналистов. С того момента у нас не стали складываться отношения, поскольку я понял, что это далекий от культуры человек, не знающий дела. А закончились эти отношения, когда мне стало абсолютно ясно, что представляет собой сей руково­дитель культуры: однажды в коридоре министерства, где мы группкой стояли, курили, он, очевидно, полагая, что в неформальной обстановке режиссеры говорят между собой о водке и женщинах, желая, видимо, сблизиться с ре­жиссерской братией, подошел к нам и, тоже покуривая, при­ступил к рассказам скабрезных анекдотов.

Какая-то надежда затеплилась у меня, когда пришел новый министр культуры господин Гуляко; мне показа­лось, что, коль новый человек пришел, он организует не­кую встречу с деятелями искусства, соберет их, поговорит о том о сем. узнает, что их волнует, чем живут. Но никаких приглашений не последовало, никуда не позвал.

И тогда я взял свернутую газетную страничку и по­нес туда, в Министерство культуры.

Прннял меня господин Гуляко точно в назначенное мне время. И вот сидит в кабинете министр, сидит дирек­тор "Беларусьфильма" Шенько и я. Начался разговор.

Я говорю:

- Я очень хочу поставить картину. Меня уже сто раз похоронили, но вы-то не читали некролога, знаете, что я живой, еще сил полный, и очень хочу снимать.

Указательный палец министра многозначительно поднимается вверх:

- Минфин... Вот как с Министерством финансов к концу года разберемся, так все и выяснится. Сейчас все деньги забирает большая, очень важная картина. Денег пока нет, будем ждать. Как только утрясется, сообщим.

Сие значит, что все деньги, которые появляются на студии, идут на "большую, очень важную картину". Все! Жалко, что и наши авторские (за показ телевидением сде­ланных нами картин) идут туда же.

А поднятый палец мне давал понять, насколько Минфин важен: именно он решает, а не они, не Министер­ство культуры, не контора, которой государство выделя­ет деньги на производство фильмов, постановку опер, ба­летов, концертов, танцевальных номеров - всего, чего хотите. А они не знают.

- Мне осень нужна, - говорю я им (шел октябрь 2002-го). - Я соберусь и быстро сниму картину: со своими актерами, найдем натуру, все будет сделано быстро и эко­номно.

- Может быть, следующей осенью, посмотрим.

И вдруг министр, отвлекаясь от лежащего перед ним рассказа, вроде и нет его вовсе, вроде я не принес литера­туру, говорит:

- Игорь Михайлович, не хотите ли вы стать президентом Белорусского кинофестиваля, который пройдет Бресте?

- Нет, и в мыслях нет, и никогда нет.

- А как насчет председателя жюри?

- Тем более. Что же я буду судить, если приблизи­тельно знаю, что делается на "Беларусьфильме", знаю кто там редактор, знаю, что студия находится в распаде.

Чувствую, запахло мужским потом...

Видно, "да" сказать не хотят или не могут, а отка­зать аргументированно не могут тоже, потому что не чи­тали никогда этого произведения. "Пока не получается" и все тут. Если бы мне так и говорили, мол, не читали, о чем речь, не знаем, я бы ответил: "Прочитайте. После со­стоится еще одно наше рандеву, и тогда выясним ваше мнение о сценарии, причем меня устроит любое ваше отношение к нему, потому что я знаю, что это гениально, это библейская притча, и картина такая же должна быть - библейская".

- Может быть, поговорим о литературе? - предла­гаю я наконец.

- Сейчас я попрошу, чтобы мне сделали ксероко­пию, возьму с собой, почитаю и вам позвоню, - сказал господин Гуляко.

По сию пору нет звонка. Уже не один год читает ми­нистр.

А я было размечтался: "К семидесятилетию хорошо бы сделать картину: сам себе подарок бы преподнес к юбилею и, если картина получилась бы, - людям".

Но, даже будучи на моем семидесятилетии, зам­министра Рылатко ни слова не сказал. Мог бы, зная, что меня это волнует, поговорить со мной, если душа есть. Ни слова.

Я прошу только об одном: вы мне четко скажите, ли­тература вас устраивает? Будете запускать? Если нет, я выйду в коридор, я готов к этому. Но объясните причины!

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное