Осколки зеркала

О нашей с Андреем маме, Марии Ивановне Вишняковой-Тарковской, папа писал немного. Остались письма — влюбленные, нежные, сумасшедшие, а стихов, связанных с мамой, мало. «Колыбель» с посвящением Андрею, конечно же, о маме. И «Игнатьевский лес». Мне жаль строчки, измененной папой, — «Ты знаешь, как любовь похожа на угрозу…» на «Все наше прошлое похоже на угрозу…». Родители расстались, и их любовь стала прошлым. Стихотворение это было написано в конце лета 1935 года на хуторе Павла Петровича Горчакова (станция Тучково Белорусской железной дороги, рядом с деревней Игнатьево). Спустя много лет, в 1973-м, на том самом месте будет построена декорация дома Горчакова, и Андрей начнет воссоздавать «утраченное время». И дядя Паша Горчаков сыграет сам себя в сцене, где горит сенной сарай, подожженный его сыном Витькой…

Легко определить стихи, в которых, как в зеркале, отразилась жизнь папы с его второй женой, Антониной Александровной Бохоновой. Это было сильное чувство, заставившее папу уйти от семьи и оставить детей, которых он любил. Красивая, одетая по моде, веселая, остроумная и добрая, Антонина Александровна тяжело расставалась со своим мужем, Владимиром Владимировичем Трениным[81].

Стихи, посвященные Антонине Александровне, узнаваемы по датам их написания и по реалиям, в них заключенным:

Чего ты не делала только,
Чтоб видеться тайно со мною…
Тебе не сиделось, должно быть,
За Камой, в дому невысоком.

В этом доме, в Чистополе на Каме, оставил папа свою вторую жену с ее дочерью, Еленой Трениной, и свою мать. Морозным и вьюжным декабрем сорок первого вместе с группой писателей он выехал на подводах из Чистополя в Казань, чтобы оттуда по железной дороге добраться до Москвы. Там он получил, наконец, назначение в действующую армию.

Все близкие жили ожиданием писем. Более двухсот писем написал папа Антонине Александровне. В одном из них, от 20 августа 1943-го, он присылает ей эти стихи:

То были капли дождевые,
Летящие из света в тень.
Ты помнишь ли — с тобой впервые
Мы встретились в ненастный день.

И только радуги в тумане

Вокруг неясных фонарей
Поведали тебе заране
О близости любви моей,

О том, что юность миновала,

Что может быть и жизнь светла,
Что как ты ни жила, но мало,
Так мало на земле жила…[82]

Как, наверное, страдала мама, читая строки, посвященные Тоне. Ведь в военные годы мама тоже была душою с папой, она тоже силой своей любви оберегала его. Но не маме, а Тоне, тете Тоне, как звали ее мы с Андреем, довелось спасти папу из страшного военного госпиталя и привезти его в Москву, где врачам наконец удалось остановить газовую гангрену.

После похорон Антонины Александровны в конце марта 1951 года папа напишет стихотворение «Жизнь меня к похоронам…» — светлое воспоминание о «былой спутнице», скорбное прощание с ней, запоздалое признание своей вины перед нею. С этими же чувствами написано и стихотворение того же года «Фонари».

Другие стихи, обращенные к Тоне, — «Все стало таким, будто мост разводят…» (1939) и «Ссора» (январь 1941), слишком личные, рассказывают об их разладах, о его необоснованной ревности — папа никогда не публиковал. Они появились в 1987 году в книге «От юности до старости», которую он не мог составить из-за тяжелого своего состояния. Их включила в сборник его последняя жена, Татьяна Алексеевна Озерская-Тарковская.

Эпоха Озерской, ставшей женою отца в январе 1951 года, началась в сорок седьмом. Познакомились они в Доме творчества писателей в Переделкине в 1944-м, где папа с Антониной Александровной жил летом, выйдя из госпиталя. Озерская пятнадцать лет была замужем за милым и добрым человеком, редактором «Комсомольской правды» Николаем Васильевичем Студенецким. Татьяна Алексеевна стала часто бывать в доме Тарковских в Партийном переулке на Большой Серпуховской улице…

Сорок седьмой год был роковым для папы. Совсем недавно, в 1946 году, после постановления ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“», был «зарезан» сборник его стихов, который, вопреки рецензии Евгении Книпович («Стихи Тарковского относятся к черному пантеону русской поэзии…»), был принят «Советским писателем» к печати. Теперь у папы не оставалось надежды, что стихи его когда-нибудь увидят свет.