Осколки зеркала

«…Пришел Андрей с луком[41] — был в лесу. Что слышно о Танечке? Она несколько раз писала в Горький. Мы ее письма видели — ничего интересного. Получит ли она пропуск и поедет ли в Москву? Об этом мы не знаем. Напиши, что она тебе пишет. Сейчас отпустила Андрея купаться около ОСВОДа[42]. Боюсь, не украли бы у него штаны, которые сшила бабушка из твоих лыжных, а в смысле утопления, не думаю, чтобы он стал тонуть у ОСВОДа и на ровном месте.

Велела скорей приходить и смотреть за штанами. Что я еще могу? Идти с ним? На глазах у всех мальчишек? Дети тонут, но в малом проценте, а привязанные к маминому хвосту все без исключения становятся или кретинами или лгунами и матерененавистниками, и все равно привязать нельзя. А где надо, я сделаю по-своему, ты не бойся. Завтра твое рождение, послезавтра я дежурю на площадке[43] у Мариночки, в понедельник пойдем с Андреем в Завражье посватать кое-какие вещи, покупаемся, попасемся, побудем дня два, нарвем щавелю и будем дружно-дружно разговаривать. Мы очень любим быть вдвоем. И с Мариночкой любим быть, только она с 8 уходит и в 9 приходит. Она на площадке на месяц, как раз до отъезда. Придем оттуда, пойдем за ягодами…»

Я опубликовала здесь лишь некоторую часть из военной переписки родителей, часть писем, в которых упоминается имя некоей Танечки. Оно встречается подозрительно часто — звонки, письма, здоровье Танечки и ее родственников постоянно занимают и папу и маму. Папе Танечка писала постоянно, маме в Юрьевец не писала, зато слала письма по соседству, ниже по Волге, — в Саратов, Горький и Казань. Танечка существовала не одна — у нее был муж, поначалу какой-то слабый и бесхарактерный, а потом научившийся справляться с капризами жены. Была еще родственница, тетка Анна, хитрая, эгоистичная, но довольно энергичная старушка. Она должна была приехать и навести порядок в семействе, страдающем от плохого характера Танечки. Тетя Аня не оправдывала надежд, все тянула с приездом, было у нее семь пятниц на неделе.

Но убей меня бог, не знала я среди наших родных и знакомых такой семьи! Была, правда, у мамы двоюродная сестра, Татьяна Гурьянова, жившая в Саратове, но о ней так и говорилось в письмах как о Татьяне Гурьяновой. С Татьяной Озерской и ее мужем ни папа, ни мы еще не были знакомы, это произойдет позже.

Я написала Александре Александровне Петровой, теперь покойной вдове маминого сводного брата, которую мама очень любила за ее ум, доброту и тонкую душу. Жила она в городе на Волге, Кинешме, это у нее мы останавливались летом 1941 года по дороге в Юрьевец. Вот ей-то я и задала вопрос: «Дорогая тетя Шура, не знаете ли вы, о какой Танечке идет речь в военных письмах папы и мамы?» И тетя Шура ответила, что, расставаясь на время войны, родители договорились, что в переписке Танечкой они будут называть гитлеровскую армию.

Ну как же я не догадалась?! Теперь все стало ясно! «Танечка на даче, она здорова — на даче уже несколько дней. До этого звонила каждый день по телефону», — писал папа в августе 1941 года из Москвы. И мама понимала, что немцы (тогда слово «фашисты» употреблялось редко) подошли к самому городу, а до этого нещадно его бомбили. «Танечка несколько раз писала в Горький. Мы ее письма видели — ничего интересного» — это означало, что немецкие самолеты пролетали над Юрьевцем бомбить Горький — малоприятное зрелище!

Муж Танечки — это Красная Армия и ее командование. А пресловутая тетя Анна, речь о которой зашла в сорок втором году, — это Англия и Америка, наши союзники, которые не спешили с открытием второго фронта в Европе. А с какой надеждой этого ждали у нас — и на фронте и в тылу, — видно из этих писем. Как известно, союзники высадились в Нормандии лишь 6 июня 1944 года…

А что же военная цензура? Ясно, что ее не насторожили частые упоминания о капризной Танечке. Мало ли какая родня бывает у военнослужащих. Обошлось, слава богу.