Осколок империи

Плюс еще один нюанс. Он всерьез считал, что сможет со мной договориться, чтобы я поддержал его. Не скрыл все содеянные пакости и глупости, но представил произошедшее в таком виде, чтобы вина Халилова как главного лица и его как допустившего случившееся безобразие была минимальной. Расчет был прост – мало кто из чекистов поставил бы на одну доску жизни каких-то там случайных «девок», к тому же из семьи арестованного, и благополучие коллег. И точно…

– Ну как, Алексей, поможешь все это… смягчить? – И рожа стала хитренькая такая. – А я в долгу не останусь, найду, как отплатить. Ты ж сейчас звонить товарищу Руцису будешь?

– Непременно буду.

– Я здесь же побуду?

– Да не жалко. Слушай на здоровье.

Доволен, аж улыбка во всю харю. Считает, что это знак моего согласия насчет «смягчить». А вот обойдешься, помойное отродье! Сейчас я тебя перед начальством буду равномерно смешивать с навозом, причем делать это со всем усердием, но исключительно в рамках твоей и Халилова непригодности к мало-мальски серьезному делу. А то, что дам тебе и особенно ему сей процесс слушать – на то особый резон. Может, выгорит, может, и нет, но лишним точно не будет.

Звонок, знакомый голос в трубке. Руцис явно обеспокоен и не считает нужным этого скрывать.

– Да?

– Аркадий Янович, Фомин у аппарата. Как вы и приказывали, я прибыл на адрес и выяснил, что тут произошло. К сожалению, ситуация вышла из-под контроля, и для того, чтобы хоть как-то спасти операцию, требуются экстренные меры.

– Это плохо, Лешенька. Совсем плохо… Большие люди мной обнадежены. Так что ты постарайся, а я помогу, чем смогу. И не надо официоза, мы с тобой привыкли нормально разговаривать.

– Ситуация такая, товарищ начальник следственной части… – даю понять, что сейчас нас слушают те, кому надо слышать именно официоз. Руцис та еще сволочь, но дураком его сроду не назову. Поэтому должен с ходу понять. – Разрешите доложить!

– Вот оно как… Давай, Леша, докладывай. Я очень внимательно слушаю.

Ага, насторожился чекист. Принял посыл. Думаю, что попытку сорвать его планы он воспримет как личное оскорбление, а осмелившегося подложить ему свинью, пусть и не специально, сожрет со всеми потрохами, причем заживо.

– Руководитель группы, сотрудник особых поручений Сомченко, в процессе проведения операции допустил сразу несколько нарушений. Во-первых, когда я прибыл, машина группы Сомченко стояла прямо у дома, создавая риск, что заметят что-то странное. Отсутствие контроля за черным ходом я даже в расчет не беру.

– Зато я в расчет возьму и это. Продолжай!

– Слушаюсь, товарищ Руцис. При моей попытке войти в квартиру агент первого разряда Халилов некоторое время отказывался меня впускать, мотивировав это тем, что не узнал. Это при том, что мы значительное время ежедневно находимся в одном кабинете. Мне пришлось представляться, рискуя тем, что мои фамилия и звание станут достоянием всего подъезда.

– Он что, с ума сошел? – Первый раз я слышал, как Руцис вполне натурально изображает шипение, достойное любой змеюки. – До сведения всех участвующих доводилось, чтобы не было никакого шума!

– Халилов не мог сойти с ума, Аркадий Янович. Идиотам сходить не с чего. И я сейчас вовсе не оскорбляю агента Халилова, я констатирую медицинский факт. Узнав, какую именно картину я застал внутри квартиры, вы сами с этим согласитесь.

Начальство желало услышать мой рассказ. А вот лица Сомченко и Халилова надо было видеть. Картина, доложу я вам, достойная того, чтобы быть увековеченной художниками не из последних. Но если на роже Сомченко была смесь неверия, удивления и даже обиды, то дитя гор испытывало лишь злобу. Тупую, ограниченную, но зато огромной концентрации. Примерно как бык при виде красного плаща тореадора. И накал этой самой эмоции возрастал с каждой секундой. Верной дорогой идешь, «товарищ», совсем верной. Сейчас мы тебя до точки кипения доведем, чтобы все предохранительные клапаны сорвало.

– Сомченко отдал приказ применить жесткий вариант дознания. Тут я ничего не скажу, данный приказ мог быть оправдан, – заранее открестился я от неуместного для тайной полиции гуманизма. Да и маска того не позволяла. Хотя я и гуманизм… слабо сочетаемся. – Однако не стоило проводить это самое жесткое дознание в присутствии членов семьи. Непредсказуемые реакции, вы же понимаете, товарищ Руцис.

– Пострадавшие есть? – тяжко выдохнул мой собеседник. – Если есть, то надо будет идти на послабление. Устинов важен для последующей работы.

– Вы еще мягко выразились, товарищ начальник следственной части. Дочь Устинова, Елена, попыталась вступиться за избиваемого на ее глазах отца, кстати, уже подписавшего признание. Реакция же агента первого разряда Халилова была… неадекватной ситуации. Вместо нейтрализации он начал рвать на девушке одежду с озвучиваемыми намерениями насчет своих дальнейших действий в интимном плане.

– Идиот! На Камчатку… Нет, на Чукотку поедет, медведей на контрреволюцию проверять! Надо же понимать, кого можно, а кого не стоит, пусть до поры. Правильно Сомченко позвонил, но мог бы сам мне рассказать. Он же не первый…