Оскорбление Бога. Всеобщая история богохульства от пророка Моисея до Шарли Эбдо

Высказывания Тициуса опередили свое время. В довольно случайно сформулированном предложении о том, что Бог «достаточно защищен» от богохульства людей, был найден эффективный рычаг для революционного изменения традиционной концепции богохульства. Позднее свое классическое выражение он нашел у Монтескье, который в середине столетия завоевал признание и в Германии. По мнению французского мыслителя, общепринятая философия наказания основывалась на идее о необходимости отомстить за Божество: «В самом деле, если бы люди стали руководствоваться этим последним правилом, то когда же наступил конец казням? Если человеческие законы должны будут мстить за существо бесконечное, то они будут сообразовываться с бесконечностью этого существа, а не со слабостями, невежеством и непостоянством человеческой природы»[659].

Немецкоязычные авторы XVIII века разнообразили и приукрасили этот аргумент. Оскорбление Божества, по словам барона фон Содена, могло быть санкционировано только перед самим божественным судом. «Как смеет бессильный человеческий законодатель мстить за оскорбление Божества? Если оно, всемогущее Божество, удерживает свою мстительную молнию против жалкого, неблагодарного червя, который, ослепленный ее добрыми делами, корчится и бунтует в пыли, или откладывает возмездие на будущее – как может человеческий законодатель осмелиться предвосхитить его?»[660] Богохульство, согласился с ним чуть позже Эрнст-Карл Виланд, не может быть светским преступлением, «потому что против Бога не может быть совершено никакого преступления. Если бы это было возможно, то Бог должен был бы оскорбляться конечными существами, своими собственными созданиями, и его совершенство должно было бы быть ограничено действиями этих созданий», что невозможно. «Следовательно, человек слишком бессилен, чтобы быть виновным в преступлении против божественного величия, потому что такое преступление предполагало бы оскорбление Бога, оскорбление божественной чести, которая, в конце концов, так же неизменна, как и сущность Бога, и не зависит от человеческих суждений, как честь человека»[661].

По словам правоведа Адама Фойгта, тот факт, что в темные и мрачные времена суеверий человеческие качества приписывались совершенному высшему существу, к реальному познанию которого человек был абсолютно неспособен, основывался исключительно на ошибочных аналогиях[662]. А Хоммель резко критикует «теологов гнева», чьи проповеди скорее воспроизводят суеверные сказки женщин и детей. Большинство людей, говорит он, склонны лепить Бога по своему образу и подобию. Те, «чья нога стучит при малейшем оскорблении, чей рот пенится, чьи вены набухают, а глаза сверкают, представляют его как ужасного буяна. Для них все становится гневом». Конечно, Откровение говорит о божественном гневе, но это всего лишь иносказание. Все остальное – грубый антропоморфизм[663]. Эта гуманизация Бога в интеллектуальном плане была окончательно разработана, за некоторыми исключениями[664], примерно к 1800 году.

…к защите человека

Тот факт, что мыслители эпохи Просвещения отвергли классическое определение богохульства как личное бесчестие Бога, отнюдь не означает, что они в принципе отвергли и смертный приговор за уголовное преступление богохульства. Скорее его цель решительно изменилась, поскольку «защита Бога» теперь была заменена «защитой человека»[665], а точнее, защитой религии, государства и общества. Христиан Вольф уже задал этому тон, решительно заявив, что религия необходима для общества: «Человек, признающий Бога, уверен, что Бог накажет зло, и боится Бога». Страх Божий предотвращает злые дела, даже те, которые совершаются тайно, никогда не становятся достоянием общественности и поэтому не могут быть преследуемы по закону – оказывается, что здесь религия просто превосходит уголовное право. Итак, ее уникальность заключается в том, что она несет «дисциплину и справедливость». Поэтому церкви и школы надо поощрять, а «презирающие религию» должны наказываться по закону. По тем же причинам атеистов не следует терпеть – удивительная речь для философа, который когда-то был уволен с прусской службы именно по обвинению в атеизме. Возможно, как раз поэтому впоследствии он занял твердую позицию в отношении тех «злостных атеистов», которых ученые мужи поспешили обвинить в нечестии[666].

При всем этом у Вольфа не было иллюзий относительно масштабов официальных санкций. Согласно распространенной поговорке, мысли «свободны как ветер», и за простые заблуждения не следует наказывать. Однако те, кто вносит заблуждения, наносящие ущерб обществу, в народ, несут за это ответственность в уголовно-правовом смысле. Власть также может заставить своих подданных соблюдать религиозные обряды, например посещать церковные службы. Отношение людей к этому может быть разным, но это тот случай, когда «в гражданской жизни лицемерие лучше, чем открытое нечестие»[667].