Оскорбление Бога. Всеобщая история богохульства от пророка Моисея до Шарли Эбдо

Этот и многие другие вопросы выходят далеко за пределы области права. В публичных дебатах последних десятилетий противоположные оценки порой оказываются совершенно непримиримыми. Французские секуляристы позиционируют себя как самые стойкие защитники ценностей западно-универсалистской традиции Просвещения. А французский сатирический журнал «Charlie Hebdo» выступил в качестве рупора этого секуляризма. Главный редактор газеты Стефан Шарбоннье (известен под псевдонимом Шарб) незадолго до своего убийства написал памфлет, который был опубликован как его завещание. В нем он защищал право сатиры подвергать критике и осмеянию все формы веры и отвергал идею особого права для мусульман. Предоставление им права на бóльшую чувствительность означало бы настоящую дискриминацию и инфантилизацию приверженцев ислама. В то же время, будучи убежденным левым республиканцем, Шарбонье держался в стороне от ультраконсервативной критики ислама[1072]. После покушения на редакцию за дело взялась писательница-феминистка Кэролайн Фурст. В своей статье «Похвала богохульству» она также защищала универсалистский подход французских левых, право нарушать табу всех религий. Она с негодованием осудила все культурные релятивистские соображения «Oui mais», «Ja Aberer» (приблизительно: «Да, нападение – это плохо, но нужно видеть и другую сторону») как самоцензуру, трусость и отказ от ценностей свободного общества[1073].

Какой бы универсальной ни казалась эта позиция, исторически ее следует понимать как детище той специфически левореспубликанской традиции, которая вела ожесточенную культурную войну со своими ультраконсервативными противниками во Франции до и после 1900 года.

Католическая церковь подвергалась нападкам как ближайший союзник и даже воплощение антидемократической и антиреспубликанской реакции; антиклерикальные, даже откровенно кощунственные, образы и тексты служили защите республики. Наследники этой традиции игнорируют тот факт, что боевой настрой республиканских «аутсайдеров» может принять совершенно иную окраску в межкультурном контексте сегодняшнего глобализованного мира.

Соблазненные имамами-фундаменталистами простые верующие подчиняются (ибо «ислам» означает «подчинение») Всевышнему, полемически пишет Шарб. Они «наделали в штаны при мысли, что их мстительный Бог может наказать их за малейший проступок»[1074].

Такая категоричность, не омраченная никакой неуверенностью в себе, встретила решительную контратаку со стороны культурного релятивизма, который совершенно определенно считал себя не консервативным, а критическим и антирасистским. Отправной точкой такой критики часто было наблюдение двойных стандартов на Западе, который признает свою собственную чувствительность или даже табу на некоторые высказывания – явно или неявно, – но объявляет таковые неуместными для мусульман[1075]. Но критика шла еще глубже: карикатуры «Jyllands-Posten» на Мухаммеда были не сатирическими, а «оскорбительными исламофобскими стереотипами». В качестве идеологического оружия они служили потребностям бывших колониальных держав Европы в исключении «другого» из социума. Произошла «мусульманизация мусульман» в смысле культурного эссенциализма, что позволило провести безопасную грань между «нами» и «ними», между «европейскими ценностями» и «упрямыми традициями»[1076]. Уже в самом начале был выдвинут аргумент, который Эмануэль Тодд должен был повторить после нападения на «Charlie Hebdo»: есть разница, «критикую ли я свою культуру и религию, которая в ней преобладает, или я говорю о культуре и религии, которые мне не близки». Каждый волен бросать вызов своему сообществу посредством критики или сатиры. «Если геи шутят о геях, а евреи – о евреях, никто не возражает. (…) Но какая смелость нужна, чтобы высмеивать (мусульманское) меньшинство через карикатуры в обществе (христианского или светского) большинства?»[1077]