Оскорбление Бога. Всеобщая история богохульства от пророка Моисея до Шарли Эбдо

Постколониальные авторы довели эти аргументы до логического конца, пытаясь лишить западный «гегемонистский секуляризм» (как выразилась философ Джудит Батлер) ауры самоочевидности и сделать его узнаваемым как идеологию определенной исторической расстановки сил. «Является ли критика светской?» Должна ли критика следовать только светской логике, спрашивает, например, сборник эссе, в котором конфликты вокруг карикатур на Мухаммеда 2005 года обсуждались вне стереотипного противопоставления «разума», с одной стороны, и «религиозного фанатизма» – с другой[1078]. Французский философ Этьен Балибар увидел в карикатурах проявление «структурного дискурсивного насилия»: властный и в то же время высокомерный Запад заявил о своем праве коллективно оскорблять мусульманское сообщество, не зная границ и противоречий собственной идеологии либерального универсализма[1079].

Несомненно, эти и подобные им работы послужили важным индикатором слепых зон и преувеличенной самоуверенности на Западе. Однако многие аргументы, заслуживающие внимания, теряют правдоподобие при резком преувеличении и грозят опрокинуться: как бы ни были неоспоримы стереотипные ассоциации в западных дебатах, угрожающие «расизировать» ислам, полное уравнивание «исламофобии» и «расизма» вводит в заблуждение[1080]. Еще более тревожной представляется тенденция в попытке дифференциации и деконструкции скорее укреплять, чем стирать границы между культурами. Это относится как к разговорам о позиции «этих» мусульман, так и к позиции «этого» Запада[1081]. Неоднократно делается ссылка на различное понимание изображений в исламе, не принимая во внимание, что строгий запрет на изображения соответствует в лучшем случае современной вахабитской фундаменталистской трактовке и отнюдь не является бесспорным в исламе. И что делать с тонким замечанием Талала Асада[1082] о другом понимании свободы среди мусульман, которые признают свободу мысли и убеждений, но не безусловную свободу выражения, потому что она таит в себе риск «соблазнить» инакомыслящих? Не попадает ли автор в те же ловушки политической идентичности, когда выдвигает упрек в либеральном универсализме? И не относится ли это, в зеркальном отражении, к нарисованному автором образу «западной» унитарной позиции? Потому что даже на «Западе» – если присмотреться – существует огромный разброс позиций от радикального нигилизма а-ля «Charlie Hebdo» до правых популистов, защитников Запада, которые с удовольствием ввели бы уголовную ответственность за высмеивание их собственных взглядов. Наконец, позиция, согласно которой высмеивание религии допустимо только в «своей» культурной и религиозной сфере, остается полностью завязанной на логику политики идентичности. Воинствующему атеисту – независимо от его культурного происхождения – будет трудно принять, что насмешки могут быть направлены только против его «собственной» религии, которую он не хочет признавать «своей» верой. А светский критик или насмешник в среде доминирующих фундаменталистов, скорее всего, будет чувствовать себя еще более одиноким или еще более уязвимым, если его западные соратники будут лишены права действовать, как он.

Дебаты, описанные выше, еще раз демонстрируют силу и динамику публичной полемики о богохульстве, порождающей те реалии, которые она стремится отразить. Другими словами, оскорбление и ответное оскорбление, возмущение и ощущение нарушения, обвинение и противодействие – все это устанавливает и укрепляет демаркацию между «нами» и «ними». Даже если «столкновение цивилизаций» Хантингтона основано на ложных сущностных предположениях, даже если мы не разделяем его тезис о том, что «Запад» и «ислам» непримиримо противостоят друг другу из-за несовместимых традиций и ценностей, – конфликты по поводу богохульства тем не менее склонны вновь и вновь подтверждать это культурное различие. И поэтому оно может оказывать большое влияние на умы и поступки людей[1083].