Оскорбление Бога. Всеобщая история богохульства от пророка Моисея до Шарли Эбдо

Проклятие именем Бога часто считалось достаточно предосудительным, но проклятия в адрес Бога, его матери и святых, несомненно, были серьезной формой богохульства, о чем уже говорилось в Кельнском статуте 1437 года[358]. Творец как адресат проклятия, как тот, кому желают зла, – это было дерзостью, откровенным бунтом[359]. Поэтому Бернское положение 1481 года, квалифицировавшее проклятие как особо серьезную форму богохульства, кажется логичным: если за необычные клятвы полагался только штраф, то проклинающего Бога публично приковывали к позорному столбу за шею на железной цепи и тем самым бесчестили[360]. Особенно во время игры в карты или кости некоторые участники забывались до такой степени, что, подобно человеку из Бабенхаузена в 1403 году, желали, чтобы «Бога поразила падучая на его престоле [на небесах]». В этом контексте антипод Бога также мог вступить в игру. Проклятия, призывающие дьявола («Чтобы дьявол взял тебя»), сами по себе не были необычными, но когда Эбирхард Штёрхер, гражданин Кобурга, в 1435 году проклинал своего противника словами «Чтобы дьявол и падающая нечисть поразили Господа Бога нашего и тебя», они могли превратиться в ужасные богохульства[361].

Клятвы и проклятия как агрессивные повседневные действия

Каково значение многочисленных клятв и проклятий, с которыми мы до сих пор сталкивались? Уже оценки современников здесь указывают на неопределенность – даже такие выдающиеся богословы, как Гейлер фон Кайзерсберг, казалось, колебались между решительным осуждением и мягким снисхождением. Некоторые новейшие интерпретации сосредоточены на возможном магическом содержании проклятия: они предполагают, что проклинающий действительно намеревался и ожидал осуществления зла, о котором упоминал. Таким образом, он утверждал, что может принудить Всевышнего своими магическими формулами проклятия и тем самым сводил на нет божественный миропорядок – серьезное нарушение первой заповеди! Поэтому богохульное проклятие означало, если говорить со всей прямотой, магическую узурпацию божественной власти[362]. Эта точка зрения кажется мне излишне сгущающей краски. Действительно, магические проклятия, вне всякого сомнения, были частью социально обусловленной реальности средневековых европейских обществ. Нередко люди даже в этих речевых актах видели происки дьявола и считали себя жертвами ведьм, которые с помощью таких проклятий произносили свои разрушительные заклинания. Обычно, однако, современные наблюдатели четко различали магические проклятия, с одной стороны, и повседневные богохульные проклятия, которые по привычке или в порыве гнева, с другой стороны, причем разница между одними и другими заключалась не столько в точной формулировке, сколько в социальном контексте.

Другие новейшие толкования касаются именно этих повседневных, почти тривиальных клятв и проклятий: согласно им, это фундаментальный человеческий механизм, позволяющий пережить разочарование или снять агрессию. Сдерживаемые чувства, такие как боль, удивление или гнев, могут быть таким образом разряжены, и человеческий организм, потрясенный внезапными внешними раздражителями, может восстановить равновесие. Кажется второстепенным, направлена ли словесная вспышка против неодушевленного предмета (например, молотка, который ударил по большому пальцу вместо гвоздя) или против оппонента-человека[363]. Таким образом, ругательства и проклятия в более древние времена имели такое же значение, как и другие формы ругательств и проклятий («Дрянь!», «Дерьмо!»). Это мнение подтверждают многочисленные оправдания и тривиализации современников, которые выдвигали на первый план привычку, бездумность или отсутствие самодисциплины и которым постоянно недоставало адекватного сознания вины. Но такая точка зрения кажется слишком общей, чтобы понять специфику богохульных клятв и проклятий.