Оскорбление Бога. Всеобщая история богохульства от пророка Моисея до Шарли Эбдо

Не было ли богохульство в целом, даже среди мужчин, признаком маргинальной позиции в обществе? Случай с неким Иоганном Карпеном может подтвердить это подозрение. Кельнский совет проводил расследование в отношении кельнского горожанина, жившего в центре города напротив Лауренцкирхе, в мае 1572 года. Говорили, что он посещал «блудный дом» на Берлихе, хотя как женатому это было ему запрещено. Кроме того, говорили, что во время празднования Пятидесятницы в доме гильдии он выплеснул воду из окна второго этажа на улицу Шильдергассе на глазах у многочисленных женщин и мужчин. И снова среди обвинений – богохульство: гнусные клятвы ранами, таинствами и др., из-за чего всей округе, мол, грозит кара Всевышнего. Допрашиваемый отрицал лишь половину обвинений, но выдвинул в качестве смягчающего обстоятельства постоянные ссоры с женой. В результате совет отпустил его, но предупредил, что в случае повторения проступка ему грозит суровое наказание[409].

Здесь речь идет о социально состоявшемся гражданине, но ярлык богохульства также использовался для обозначения маргинального статуса людей. В «Achtbuch» («Книге опалы») города Аугсбурга второй половины XIV века содержатся списки «опасных людей». Каждый год в День святого Галла они изгонялись из города звоном набатного колокола и не должны были появляться в нем не менее трех лет. Это изгнание было основано не на конкретных, установленных судом правонарушениях, а на решении совета удалить подозрительных. Среди изгнанных чаще встречались мужчины с репутацией богохульника. В 1349 году в списке опасных людей двенадцать человек наделяются такими атрибутами, как «клянущийся Богом», «клянущийся божеством» или даже «закоренелый клянущийся Богом с новыми клятвами», почти всегда в сочетании с другими уничижительными терминами, такими как «злодей» или «вор»[410]. В определенной степени эти обозначения характеризуют названных лиц как преступников в целом. Богохульная речь и богохульное поведение стали ярлыком девиантности по преимуществу, безрелигиозность была равнозначной асоциальному поведению.

Можно привести множество примеров богохульников из среды маргинальных групп, нищих и преступников[411]; тем не менее, сужение внимания до этих социальных групп ввело бы в заблуждение. На самом деле социальный профиль богохульства гораздо менее ясен, чем его гендерная характеристика. Произносители клятв и проклятий были представителями всех слоев общества. И вряд ли что-то противоречит исходному предположению в большей степени, чем наблюдение, что богохульные обороты речи культивировались не только среди знати и князей, но даже среди духовенства. Не только примеры из проповедей рассказывают о богохульствующих рыцарях и клянущихся королях, но и в уголовных регистрах городов можно найти и низших благородных сквайров, и городских патрициев, которые были наказаны за свои словесные выпады[412]. В этих случаях глубокая религиозность и клятвы с сильными выражениями были весьма совместимы в глазах большинства современников. Когда в середине XVI века в городе Месскирх по старинному обычаю в Вербный сочельник священнослужители, ученики и несколько знатных горожан привели осла, графы Циммерны также присутствовали на этом ритуальном повторении входа Иисуса в Иерусалим. Один из мужчин, запряженных в ярмо впереди осла, упрекнул человека рядом с ним в том, что тот тянет не туда, на что тот возмущенно ответил: «К черту ли я тяну, какого тебе рожна надо?» Раздался общий хохот, но граф Готфрид фон Циммерн был в ярости: «Чтоб тебя Бог (Botz) осрамил! Ты образ нашего Господа зовешь чертом? Осрами тебя Бог (Botz) в жилах матери!»[413] Очевидно, ему не пришло в голову, что его богохульные клятвы могут быть несовместимы с его благочестивым недовольством.