Ослепительный цвет будущего

Как только мы с Уайгоном переступаем порог квартиры, я вижу Фэн в одной из ее цветастых блузок – настолько яркой, что глаза режет. На сегодняшней изображены подсолнухи в неоновых оттенках. Она сидит за обеденным столом, где стоят пиалы с белоснежной рисовой кашей, и весело и бегло болтает с бабушкой по-тайваньски. Телевизор включен на полную громкость, но Фэн умудряется его заглушать. Шум проникает мне в уши. Не отрываясь от разговора, Фэн поворачивается и машет нам, обнажив зубы в ослепительном полумесяце улыбки.

Я проглатываю вздох. Как только Уайпо и Уайгон терпят ее?

Фэн показывает что-то руками, рисуя в воздухе большие круги; она похожа на карикатуру.

А напротив, опираясь на дверной проем, ведущий в кухню, и схватившись за живот, стоит Уайпо с зажмуренными глазами и заливается так, будто всю свою жизнь только и делала, что смеялась.

Зрители в телевизоре тоже смеются. Кажется, вселенная специально подстроила все так, чтобы одна глупая шутка одновременно прозвучала во всех концах света, а я была единственной, кто в этом не участвует.

Я с шумом скидываю туфли.

– Ли, – говорит Фэн, – lai chi.

Иди поешь. Будто хозяйка здесь она. Будто она здесь своя, а я – нет.

Я выдвигаю стул из-за стола так громко, как только могу.

– Может, нам включить какую-нибудь yinyue? – предлагает Фэн, довольная тем, как ловко смешала английский с китайским. – Yinyue означает…

– Музыка, – перебиваю я, прежде чем она успевает договорить. – Я знаю.

Мое приподнятое настроение после прогулки с Уайгоном окончательно испорчено.

– А. – Она пару секунд разглядывает мое лицо, и я пытаюсь придать своим чертам ледяную жесткость камня. – Все в порядке?

– Угу, – отвечаю я. – Все отлично.

Фэн снова разворачивается и говорит что-то на тайваньском. Сначала я предполагаю, что она пытается обратить внимание Уайпо на мое отвратительное поведение. Но бабушка в ответ лишь радостно вскидывает в воздух руку. Она медленно проходит через гостиную, выключает телевизор и включает старый CD-плеер.

Струны гудят, словно волны. Затем нежными звуками присоединяется глокеншпиль [19] – будто подвешенные к звездам колокольчики. Вступает солистка; ее голос мягко и тепло переливается в медленном вибрато. Она поет на мандарине.

Фэн подпевает – у нее на удивление хороший голос, она улыбается тексту песни, и ее лицо зажигается светом и новыми оттенками.

– Когда-то эта песня была очень популярна, – говорит она во время проигрыша между куплетами.

Я вдруг понимаю, что мелодия мне знакома – я почему-то помню ее. Но в то же время я уверена, что никогда ее раньше не слышала, потому что в жизни не включала музыку с текстом не на английском. Может, мне ее включали, когда я была еще младенцем? Память вообще так работает?

И тут меня осеняет. Я не слышала эту песню в вокальном исполнении, но слышала ее фортепианную версию. Точно та же мелодия когда-то переливалась в верхней октаве, а аккомпанемент бурлил под пальцами левой руки. Я закрываю глаза и вижу маму за пианино – ее тело пода-ется вперед, веки плотно сжаты, руки словно нащупывают мелодию. Я знала только, что она импровизирует – эта была одна из композиций, которые она каждый раз играла по-новому.

На стуле рядом со мной Уайгон снова и снова рисует пальцем в воздухе маленькие улыбки, двигаясь в ритм музыке, будто он дирижер оркестра.

– Это Тереза Тенг, – говорит Фэн. – Или Дэн Лицзюнь. Слышала про нее?

– Ni mama zui xihuan, – произносит Уайпо. Мамина любимая. Она приносит коробочку от диска. На обложке альбома – румяная женщина с черными, пышно-кудрявыми волосами и мягким, сдержанным выражением лица.

Сколько еще песен я бы узнала, если бы мы послушали весь альбом?

Уайпо ставит на стол множество начинок для конджи [20]: сладкие черные соленья и шелковистые палочки ростков бамбука в масле – раньше я их обожала. Не могу вспомнить, когда последний раз ела все это. Также на столе обжаренная зелень, которую я не узнаю, ломтики красной колбасы и румяные кубики – то ли пастила, то ли тофу. В последней пиале – маленькие «узелки» чего-то коричневого и мягко-склизкого в сиропе с арахисом по краям.

Следуя примеру Уайгона, я палочками накладываю себе понемногу от каждого блюда.

– Уайпо, ni zai nali… – начинаю я уверенным голосом. Где ты была… Но я затрудняюсь вспомнить нужные слова на мандарине. Я хочу сама задать ей вопрос, хочу видеть ее лицо, когда она услышит и поймет его.

– Просто скажи по-английски, – встревает Фэн, наблюдающая за нашей трапезой. – А я переведу.

Грубый ответ закипает внутри и поднимается к горлу – я с трудом сдерживаюсь, чтобы не огрызнуться. Хочу рявкнуть, что мне не нужен переводчик, но это ложь. Нужен. Она нужна мне, если я хочу получить ответы на свои вопросы.

– Я хочу узнать, где она родилась и выросла, – говорю я нехотя, с трудом выдавливая слова, и мне противно их английское звучание. – Как… как они жили.

Фэн быстро переводит на тайваньский. Лучше бы она говорила на мандарине – так я бы слышала, как она произносит то, что я прошу.