Ослепительный цвет будущего

Женщина в запачканном фартуке тянется к столу между нами, чтобы забрать грязные миски и ложки, и мы надолго замолкаем.

– Кстати, я хотела спросить об этом Уайпо. Можешь… Можешь перевести? Я просто… Я ничего не знаю о своей тете.

Фэн поворачивается к бабушке и говорит что-то тихим голосом. Глаза Уайпо загораются. Она отодвигает суп в сторону и начинает рассказывать.

– Твоя тетя обожала вкусно поесть, обожала искать новые блюда. Попо говорит, что она никогда не встречала девочку, которая бы столько ела… Это было любимое занятие Цзинлинь. Если она слишком долго была голодна, то становилась злой и упрямой.

Мои губы растягиваются в улыбке.

– Она очень старалась быть хорошей старшей сестрой. Умной, надежной. Старалась быть хорошим учителем. Она хотела поделиться с миром всем, что ей было интересно. Например, американской поэзией. Она была одержима поэтессой по имени Эмили Дикинсон.

Имя отдается у меня в ушах колокольным звоном.

– Эмили Дикинсон?

– Да, – продолжает Фэн. – Она постоянно цитировала то одно стихотворение, то другое. Когда она пыталась рассказать твоей маме про американскую поэзию, то зажигалась, словно огонек, – это была ее самая большая страсть.

У моей матери тоже была страсть. Как она кричала «Да! Здорово!», когда ее ученику хорошо удавался пассаж на фортепиано. Ее лицо наполнялось сиреневой энергией, когда она предлагала мне сесть на банкетку и провести наш первый урок.

– Сестрам очень повезло, – тихо произносит Фэн. – Они семья друг для друга, лучшие друзья. Думаю, даже после смерти каждая из них чувствует присутствие второй.

После смерти… Интересно, а Фэн чувствует присутствие своей сестры?

– Можно тебя кое о чем спросить? – Мой голос звучит нервно и смущенно.

– Конечно, – отвечает Фэн.

– Ты когда-нибудь видела призраков?

– Думаю, люди постоянно их видят, – говорит Фэн. – И мне кажется, призраки хотят, чтобы их видели. Они хотят убедиться, в том, что существуют. Они возвращаются в наш мир, пройдя через врата смерти, которые ведут в другое измерение, и, оказываясь здесь, они неожиданно могут слышать все мысли, говорить на всех языках, понимать то, что не понимали, когда были живы.

Я киваю.

– А ты? – спрашивает Фэн. – Ты видела призраков?

– Не думаю, что именно призраков… Скорее, что-то похожее. Если я тебе скажу… – Я замолкаю, пробуя на вкус слова, прежде чем произнести их.

Ее брови взлетают вверх.

– Что скажешь?

– Ты поверишь мне, если я скажу, что видела свою мать?

Фэн не произносит ни слова, обдумывая мой вопрос. Потом берет салфетку и принимается складывать ее наподобие оригами, сначала четвертинками, потом треугольниками, выравнивая сгибы ногтями.

– Да, – наконец произносит она. – Я тебе поверю.

Я откидываюсь на спинку стула и, кажется, испытываю некоторое облегчение.

Фэн смотрит на меня краем глаза.

– Так где ты ее видела?

– Здесь. И дома, в Америке, тоже пару раз. Она… – Я замолкаю, так как понимаю, что это прозвучит глупо. – Э-э, я вижу ее в форме… В общем, она огромная красная птица.

– Птица, – повторяет Фэн.

Бабушка вдруг издает звук, который привлекает наше внимание. Я смотрю, как она медленно нагибается, чтобы достать что-то из темного, тенистого угла рядом с ее стороной стола.

Она поднимает длинное шелковистое перо цвета розы.

71

Я думала, что после сегодняшнего вечера смогу наконец уснуть, но голова забита мыслями про перо, про призраков, про другие измерения. И про то, что реально.

И про цвета.

Теперь я вижу цвета в темноте. Иногда они образуют формы или даже лица. Иногда они злятся на меня и пре-вращаются в грязный, кипящий буро-малиновый. Иногда они пытаются меня утешить, обращаясь в кристаллы бледно-пыльного синего.

Мне даже не приходится закрывать глаза. Цвета повсюду, они парят надо мной, как маленькие правдорубы. Куда бы ни направились мои мысли – цвета следуют за ними.

Я отчаянно хочу спать. Я согласилась бы даже на кошмар.

Цвета оформляются в лицо, словно в эскиз, сделанный восковыми мелками. Я знаю эти глаза. Этот нос. Этот подбородок.

– Мама? – тихо говорю я.

Она исчезает в облаке красного, и цвета распадаются, превращаясь в ничто.

72 Осень, десятый класс

Подступали позднесентябрьские холода. В десятом классе урок рисования у меня шел девятым – последним, и, когда я уже собралась было уходить, меня окликнул мистер Нагори и сказал, что звонил к нам домой.

Сначала я подумала, что попала в немилость к любимому учителю.

– Я хотел сам поговорить с твоими родителями, чтобы они начали принимать твои занятия рисованием всерьез, – сказал он.

– С обоими родителями? – Я пыталась понять масштаб разрушений, с которыми мне предстояло столкнуться дома.

– К телефону подошла твоя мама. Я сказал ей, что тебе, по моему мнению, стоит отправить портфолио на выставку Kreis в Берлине.

Я моргнула. Осознание сказанного приходило довольно медленно. Единственное, что я поняла точно: я ни в чем не провинилась.

– В Берлине?