Ослепительный цвет будущего

Мать сидела на фортепианной банкетке спиной к инструменту, словно ждала, пока я зайду в дом. Под ее глазами залегли мешки; наверное, снова плохо спит. Увидев меня, она встала.

– Звонил мистер Нагори, – сказала она.

Я стянула со спины рюкзак; он упал на пол.

– Как ты относишься к художественной выставке?

– Рада, наверное. – В моем голосе звучало все что угодно, только не радость.

Мама вскинула брови.

– Мистер Нагори сказал, что ты делаешь хорошие рисунки, что у тебя есть все возможности, чтобы тебя заметили. Ты хочешь, чтобы тебя заметили, Ли? Ты хочешь ехать? В Берлин?

– Папа никогда не согласится, так что это все неважно. – Я погрузилась в недра дивана.

– Нет, – твердо объявила мама. – Это важно. Если ты хочешь, значит, едешь.

– Мам, я даже портфолио не предоставила. Это первая часть. Меня сначала должны принять. А пройдут только человек двенадцать.

– А-а-а, – произнесла мама, и ее голос словно прокатился по холму. – Я поняла – ты боишься.

– Нет, не боюсь, – бросила я в ответ настолько дерзко, что сама вынуждена была признать свою ложь. Щеки порозовели.

Мама подошла ко мне и села рядом на краешек дивана.

– Нет ничего плохого в том, что ты боишься, но плохо, когда ты боишься и значит ничего не делаешь. Нельзя ничего не делать. Такая жизнь не имеет смысла.

Я попыталась сглотнуть, но горло не слушалось; в нем будто застряло что-то сухое метилового фиолетового цвета.

Позже я задумалась: неужели так себя чувствовала мама? Будто она ничего не делает? И ее жизнь не имеет смысла?

– А ты когда-нибудь боялась что-то сделать? – спросила я.

– Конечно, – ответила она. – Я боялась выйти замуж за папу. Боялась приезжать в Америку. Но посмотри на меня, как я здесь счастлива, как я счастлива, что у меня есть прекрасная дочь, такая увлеченная и талантливая.

Я закатила глаза, будто исполняла какую-то роль. Зачем я так себя повела? Совершенно дурацкое правило, которому непременно должны следовать все подростки: отвратительно себя вести, когда родители делают для тебя что-то замечательное.

Я видела, как мама попыталась не обращать внимания на мое выражение, отряхнуться от него, как от воды, не дать ему проникнуть под кожу. Она улыбнулась, но ее задумчивый взгляд устремился куда-то вдаль, словно она вся наполнялась темно-коричневым цветом.

– Ты сделаешь портфолио. И поедешь в Берлин.

Перемены затронули всех. Аксель, став участником группы, все больше времени посвящал музыке. Музыкальный кабинет находился сразу за углом от моего шкафчика, так что мы завели привычку вместе ходить на рисование после его восьмого урока – джаза. Это было здорово. До тех пор пока к нам не присоединилась Лианн.

Стоило догадаться, что она еще объявится в нашей жизни. Оказалось, она играет на альт-саксофоне – кто бы мог подумать? Видимо, теперь она уже не так сильно его раздражала. В джазовом ансамбле было человек семнадцать, и кто-то общался с остальными больше, кто-то – меньше, в зависимости от того, кто на каком инструменте играл. Я пыталась понять, как в эту схему вписывался Аксель. Бóльшую часть времени он играл на электрической бас-гитаре, периодически переходя за фортепиано. И даже несмотря на это, его самым близким другом в классе волшебным образом оказалась Лианн.

Как-то раз они, безудержно смеясь, вышли из-за угла рядом с моим шкафчиком. Я с трудом поспевала за их беседой.

– И мистер Чиу поставил свою кружку прямо рядом с тромбонами, – сказала Лианн, понижая голос и придавая тем самым истории дополнительного драматизма. Я даже забеспокоилась, не выскочат ли у нее невзначай глаза из орбит.

Аксель хихикнул.

– И вот мы эпично играем всю коду [27] полностью – первый раз без единой ошибки…

– Мы опоздаем на рисование, – громко перебила я.

– Ладно, ладно, поговорим на ходу, – сказала Лианн.

Улыбка Акселя была такой широкой, что, казалось, вот-вот разобьет окно.

– Тромбоны вовсю играют, и Чио кричит: «Да! Да!» Как будто у него только что был лучший секс в жизни или типа того.

Лианн покатывалась со смеху.

– А Даррелл Хадсон перегибается через стол и опустошает свой клапан для слива слюны прямо в кружку Чиу, – закончил Аксель и взорвался хохотом так, что из его глаз брызнули слезы.

Зазвенел звонок, и мы побежали: Лианн в читальный зал, а мы с Акселем – в кабинет рисования. Увидев нас, Нагори закатил глаза. Мы сразу приступили к заданию, Аксель все никак не мог прекратить смеяться; а я согнулась над своим листом бумаги в надежде, что он не заметит капельку обиды, которая сочилась из меня берлинской лазурью.

73

Это была идея Фэн.

– Нужно съездить в университет твоей мамы, – за-явила она после того, как я рассказала ей про птицу и объяснила, зачем решила посетить важные когда-то для мамы места. Фэн пообещала придумать новый план и сказала, что сеть плести не стоит. Она согласна с тем, что ездить в мамины места – хорошая идея, но искать нам нужно тщательнее.

– Если птица сказала тебе отправиться в Тайвань, значит, она, скорее всего, хочет, чтобы ты увидела или сделала что-то конкретное, – предположила Фэн, – а не просто нашла ее.