Ослепленная правдой

Да, мужчины не вспомнили, зато вспомнили женщины, ибо чем иным можно было  объяснить тишину, которая мало-помалу объяла палату, где бурлила эта стычка, вспомнили и  словно бы поняли, что для них победа в словесной перепалке ничем не отличается от  поражения, а оно не замедлит, и, надо полагать, в прочих палатах происходила такая же  полемика, поскольку известно, что рассуждения человеческие часто повторяются, как, впрочем,  и безрассудства. А здесь финальная реплика принадлежала женщине лет, наверно, уже  пятидесяти, находившейся в карантине вместе со старенькой матерью, которую надо ведь  чем-то кормить: Я пойду, сказала она, не зная, что слова ее эхом откликнулись на те, что сию  минуту произнесены были женой доктора в первой палате правого крыла: Я пойду, где  протесты были не столь бурными оттого, наверно, что женщин мало, и в самом деле, жена  первого слепца, девушка в темных очках, регистраторша, горничная из отеля, потом та, про  кого ничего не известно, да еще та, которая не спит по ночам, но она, впрочем, уж такая  несчастная, такая убогая, что лучше бы, право, оставить ее и покое, освободить от этой  повинности, дело известное, от женской солидарности мужчины - в проигрыше. Первый слепец  завел было речи о том, что жена его не опозорит себя, не отдаст свое тело неизвестно кому во  имя чего бы то ни было, что не захочет пойти на это, да и он не допустит, что достоинство и  честь ценнее всего остального, что стоит лишь раз поступиться чем-то на первый взгляд  пустячным, как утратишь вскоре и самый смысл жизни. Доктор спросил его тогда, какой смысл  усматривает он в жизни, где сложилась ситуация, в которую сейчас попали они все, голодные,  до ушей заросшие грязью, заеденные вшами, искусанные блохами, заживо сожранные клопами:  Может быть, и я свою жену не хочу отпускать туда, но от моего хотения ничего не изменится,  она сказала, что пойдет, и это ее выбор, и я знаю, что моя мужская гордость, то, что мы  называем мужской гордостью, если после всех этих унижений сохранилось нечто,  заслуживающее этого названия, так вот, моя мужская гордость пострадает, уже пострадала, и  это неизбежно, но, вероятно, иначе просто не выжить. Каждый поступает в соответствии со  своими моральными принципами, я думаю не так, как вы, и менять свои убеждения не  собираюсь, довольно запальчиво ответил первый слепец. Тогда сказала девушка в темных  очках: Там ведь не знают, сколько тут женщин, и потому вы можете оставить жену  исключительно для собственного употребления, мы вас обоих прокормим, я только хотела бы  знать, как тогда будут у вас обстоять дела с достоинством и честью, не горек ли будет  принесенный нами хлеб. Вопрос не в том, начал первый слепец, а в том, но фраза повисла в  воздухе, потому что он и сам не знал в чем, и все сказанное прежде было не более чем некими  разрозненными суждениями из другого, не этого мира, и следовало бы, наверно, воздеть руки  да возблагодарить небеса, что ниспослали счастливую возможность оставить позор в черте  семейного круга, а не терзаться стыдом за то, что поступаешь на содержание к чужим женам. К  жене доктора, если быть совсем точным, потому что у остальных обитательниц первой палаты,  исключая девушку в темных очках, особу незамужнюю и свободную, о чьей рассеянной жизни  мы уже получили более чем исчерпывающие сведения, мужья если и были, то не здесь.  Молчание, повисшее за этой оборванной фразой, будто просило, чтобы кто-нибудь  окончательно разъяснил ситуацию, и вот заговорила та, кто и должен был, то есть жена первого  слепца: Я такая же, как все, и делать буду то же, что все, произнесла она недрогнувшим, что  называется, голосом. Делать будешь, что я скажу, прервал ее муж. Ты бы оставил этот тон, а,  потому что видишь не больше, чем я. Это недостойно. В твоей власти поступить достойно, с  этой минуты откажись от еды, прозвучал ответ, неожиданно жестокий в устах женщины,  которая до сих пор казалась всем человеком кротким и глубоко почитающим мужа. Внезапно  зашлась пронзительным смехом горничная: Да как же он, бедняжка, откажется, и смех вдруг  сменился плачем, и слова послышались другие: Что ж делать, и звучали они почти как вопрос,  на который нельзя ответить иначе, как уныло покачать головой, что и сделала регистраторша,  прибавив: Что ж делать. По выражению глаз, вскинутых женой доктора к висящим на гвозде  ножницам, можно было бы сказать, что и она спрашивает о том, однако направление взгляда  отвечало на встречный, ими заданный вопрос: Что ты хочешь делать нами.