Ослиная порода. Повесть в рассказах

Я дернула посильнее, и, о ужас, тонкая леска оборвалась.

Баба Лида подняла добычу и запихнула в карман халата.

Аленка встала со скамейки, а я вышла из укрытия.

– Отдайте! – закричали мы.

– Что?! – спросила бабка. – Что я должна вам отдать?

– Кошелек!

– Нашли дурочку! Он на дороге лежал! Значит, ничейный! – возразила бабка Лида, и лицо ее довольно просияло.

– Мы хотели над вами пошутить, – призналась Аленка. – За веревочку дергали…

– А вы думаете, я не догадалась? – сказала соседка. – Догадалась! Сама так делала! Но кошелек-то мне нужен, мой порвался совсем. Теперь он принадлежит мне по праву!

И она гордо пошла домой с черным лакированным кошельком.

Своих не выдаем

Игнатия Михайловича Скворцова школьники побаивались. Обычно он садился на стул посередине класса и, настроив баян, начинал играть тихо, нудно и долго, а нам хотелось веселья и скорости.

Игнатий Михайлович отличался суровым нравом, и если какой-то нерадивый ученик засыпал на уроке музыки, он мог без зазрения совести разбудить его, постучав деревянной указкой по спине. Мы даже шептаться не смели в его присутствии, потому что непоседливых и шумных детей Игнатий Михайлович не любил. Все четыре угла в классе во время музыкального часа заполнялись непослушными учениками, а тем, кому не доставалось места в углу, выдавалась путевка за дверь или, что еще хуже, грозило безрадостное стояние у классной доски. У доски можно было погрызть мел. Но если учитель замечал это, то пресекал сие действие шлепками по рукам.

– Все вы – олухи царя небесного! – торжественно объявлял Игнатий Михайлович, едва войдя в наш третий «А». – Иуде, предателю Иисуса, хоть стыдно стало, и он на осине повесился, а вы балуетесь, ябедничаете и живете как ни в чем не бывало!

Именно учитель музыки внушил нам, что ябедничать нельзя. Бывало, кто-то с задней парты возьмет свою шариковую ручку, раскрутит ее, вынет пружинку и стержень, а потом оторвет от тетрадки кусочек бумажки, послюнявит, скатает шарик и в половинку шариковой ручки вложит. Затем воздуха наберет в молодецкие легкие, дунет со всей силы, и слюнявый бумажный «привет» запутается в волосах отличницы Юли с первой парты.

– Кто это сделал? – спросит Василиса Ивановна, которая иногда замещала нашу классную руководительницу.

– Он! – скажет Федя.

– Молодец! – похвалит учительница доносчика, схватит за ухо проказника и поведет к директору.

Совсем иное дело, если об этом узнает Игнатий Михайлович.

– Ябеде первый кнут! – грозно и медленно произнесет он. – Зачем предаешь? Видел – останови! Закрой собой жертву обстрела! Но не предавай! Учитель сам должен найти виновного, заставить его сознаться и покарать! Вот раньше розгами пороли в школах, и правильно! А теперь совсем дети стыд потеряли!

Мама, узнав о методах нашего музыкального руководителя, вздохнула с облегчением, ведь на его уроках я сидела ни жива ни мертва.

А когда он говорил:

– Иди, Поля, к доске и пой! – без всякого намека на слух, шла я на ватных ногах к «месту славы».

– Пусть всегда будет небо, пусть всегда будет солнце… – шептала я, тараща глаза, как рыба, выброшенная из воды.

– Хорошо, хорошо, только надо громче, – улыбался учитель.

Одноклассники внимательно слушали.

Несмотря на общее смирение, в нашем классе было два заводилы: Ваня и Славик. Второгодник Ваня умел курить и лихо затягивался за углом школы папиросами деда, ветерана войны, а Славик рассказывал, что по ночам видит бесов с копытами. Поэтому бабушка отвела его в церковь и повесила на шею серебряный крестик. Сообща мальчишки чего только не придумывали: подкладывали на учительский стул кнопки, разводили водой зубной порошок и обливали девчонок, рисовали каракули в чужих тетрадках. В дневниках Вани и Славика стояли исключительно двойки, чего, правда, мальчишки не стыдились, а даже наоборот – гордились этим.

Разузнав у старших братьев, как из марганцовки и сухой краски-серебрянки сделать петарду, они ее соорудили. Приделали к взрывчатке длинный фитиль, протянули его под столом учителя, и когда ничего не подозревающий Игнатий Михайлович произнес свои знаменитые слова об олухах и, усевшись на стул, растянул меха баяна, фитиль подожгли.

Бабахнуло знатно: весь класс заволокло дымом, нервные барышни с бантиками на хвостиках громко завизжали, мальчишки закашлялись, а когда дым рассеялся, стало понятно, что учитель отлетел в одну сторону, а его баян и очки – в другую.

Ничего не сказал олухам царя небесного Игнатий Михайлович, выбегая в коридор.

– К директору пойдет! Жаловаться будет! – закричал Славик.

– Нас выгонят из школы! Караул! – испугался второгодник Ваня.

Девочки открыли окно, мальчики ликвидировали остатки взрывпакета, и, когда пришел директор, а за ним взъерошенный Игнатий Михайлович, от взрыва не осталось и следа.

– Кто это сделал?! – От возмущения директор покраснел и постукивал правой ногой в лакированной туфле об пол. – Я спрашиваю, кто это натворил?!

Наш третий «А» погрузился в гробовое молчание. Все знали, что два лодыря с последней парты сделали это, но никто не показал на них пальцем.