Османы. Как они построили империю, равную Римской, а затем ее потеряли

Последний штурм османов начался перед рассветом и продолжался до позднего утра 29 мая 1453 г. Инновационные металлические ядра бронзовой пушки, наполненные порохом, пробивали дыры в древних земляных стенах со «взрывом и грохотом, подобными грому с небес», чей «пронзительный, раздирающий воздух звук» был слышен за десять миль и чей внезапный удар, как утверждается, был настолько мощным, что лишил ничего не подозревающих людей дара речи а у беременных женщин случились выкидыши[190]. Прорвав стены благодаря безжалостным бомбардировкам, армия Мехмеда II вошла в город на 54-й день осады. Пороховое оружие вскоре приняли на вооружение по всей Западной Европе. Византийский император Константин XI Палеолог погиб в той последней битве, его труп, как сообщается, опознали по пурпурным туфлям.

Византийские и османские историки сходятся во мнениях по поводу дальнейших событий. Мехмед II позволил своим солдатам на один день разгуляться и бесплатно пограбить. Они не давали пощады простолюдинам и знати, насилуя любого, кто попадется[191]. Они убили или обратили в рабство выживших после осады и завоевания. Они грабили и мародерствовали, оскверняли церкви и гробницы – выкапывали трупы в поисках золота – расхищали богатства византийцев, уничтожали их иконы и сжигали их священные книги[192].

Действительно, «там была хорошая добыча. Золото, серебро, драгоценные камни и изысканные ткани… Они поработили города неверных, и гази обнимали [насиловали] женщин и девочек»[193]. Как хвастались османы, «каждый шатер [армии султана] был раем, наполненным… сексуальными слугами рая, каждый из которых был величественной красавицей, кипарисом, из которого вырастают побеги, [предлагающие] сочный персик» (то есть любовный поцелуй)[194].

Когда солдаты-завоеватели захватили город, тысячи христиан искали убежища в церкви Божественной мудрости (Айя-София), веря в пророчество. Ангел с мечом спустился бы к 35-метровой колонне Константина IV в., стоящей в центре Константинополя на его главной улице, и вручил бы оружие простому человеку, который в одиночку отомстил бы за греков, заставив османов бежать, одновременно рубя их и прогоняя прочь из Византии[195]. Ангел не явился.

Османские солдаты добрались до церкви, взломали запертые двери и взяли в плен христиан, находившихся внутри. «Кто может описать плач младенцев, пронзительные крики матерей и причитания отцов?»[196] Самый обычный солдат «искал самую нежную девушку. Прекрасная монахиня, которая до сих пор принадлежала только Богу, теперь была схвачена и связана другим хозяином. Насилуемых дергали за косы, обнажали им груди и соски, а также вытянутые руки».

Тогда Мехмед II пресек изнасилование. Когда он въехал через ворота Эдирне на западной окраине Константинополя и увидел «большое число убитых людей, разрушенных зданий и всеобщее разорение города, он преисполнился сострадания и сильно раскаялся». Когда его глаза наполнились слезами, он воскликнул: «Какой город мы отдали на разграбление и разрушение!»[197] Он проехал через город на белом коне к великолепной церкви Божественной мудрости VI в.

Собор Святой Софии был не только резиденцией Греческой православной церкви, но и самым большим зданием в мире с самым великолепным высоким куполом, когда-либо построенным. Мехмед II спешился с коня и вошел. Он поднялся на купол, чтобы взглянуть на завоеванный город. Сопровождавшие его восклицали: «Если ты ищешь рая, о, суфий, то самое высокое небо – это собор Святой Софии»[198].

Мехмед II осмотрел «странные и чудесные» иконы, фрески и мозаики, украшавшие церковь, «возвышающиеся по мере того, как Иисус, дух Божий, возносился в четвертую сферу небес». Глядя вниз на разрушенные здания, «он думал о непостоянстве и нестабильности этого мира и о его окончательном разрушении». В печали он процитировал древнеперсидский стих поэта XIII в. Саади о преходящей и нестабильной природе власти: «Паук плетет занавес во дворце Хосрова [древнего персидского шаха] / Сова ухает в замке Афрасияб [Самарканд]»[199]. Жизнь коротка, и даже в моменты триумфа лидер должен помнить о собственной смертности.

После завоевания султан предложил Лукасу Нотарасу, верховному адмиралу и великому герцогу Константинополя, возможность стать главой оставшихся в городе греков. Но, будучи пьяным на пиру, он также потребовал, чтобы Нотарас отдал ему своего младшего сына, 14-летнего юношу. Мехмед II, возможно, в конечном итоге обратил бы его в ислам и обучал во дворце, чтобы он мог присоединиться либо к его бюрократии, либо к элитному пехотному полку, янычарам. Мехмед II приказал казнить других византийских вельмож, и «из числа их жен и детей отобрал некоторых и вверил их бдительной заботе главного евнуха»[200].

История, написанная в угоду Мехмеду II сразу после завоевания, рассказывает, как он получил свою долю добычи людьми.