Осьмушка

Она поводит здоровым плечом, хмыкает, привычно прячет взгляд. Да как. Будто это расскажешь. Но Коваль не уходит, будто ему важно услышать ответ. И тогда Пенни смотрит на старшаковы расписные руки, на простые короткие бусы – не зубы, не косточки, – и выговаривает:

– Если бы мне рассказали такую историю… как то, что случилось. Про парня-сирену, и про тех людей, ну, и всё, что потом было. Я бы сразу сказала: дура, дура, вот косячила! Только чудом не погибла же. Можно было, ну я не знаю, умнее быть, что ли…

Тут Пенни замолкает. Всё равно никто не поймёт. Ёна вон так удивляется, что даже рот раскрыл и уши книзу свесил.

– Ты знаешь, – произносит Коваль, – я помню, когда учился ещё… Заготовок по первости запорол столько, что и счёт им потерял. Однажды всё бился, бился. Света белого не взвидел. Стою и сам себя ругаю. Ну, думаю, уже и эту запорол. Сейчас Щучий Молот полюбасу посмотрит и леща мне задаст, тогда брошу всё к едреням собачьим, руки-то не из плеч растут, чего зря хорошие вещи портить.

А Щучий Молот смотрит, смотрит так и сяк на мой клиночек, щурится, да и говорит: «Сойдёт».

Так вот я потом от этого «сойдёт» три дня ходил с таким же лицом, как у тебя сейчас.

Пенни-Резак взглядывает старшаку в глаза – серые, весёлые.

– Спасибо, – говорит она едва слышно.

Сейчас это тоже правильное, настоящее слово.

Из слов

Когда прощались? Вчерашним полуднем.

И всего-то пробежало: день, да ночь, да ещё один день – солнышко скоро коснётся озера, рассыпает по спокойной воде горячие золотые блики.

Пенни смотрит на сиреньего парнишку, и ей кажется, что прошло долгих несколько лет, потому что он выглядит взрослее и сильнее.

Волосы у него теперь собраны высоко на затылке в хвост, а ещё он снова сияет, сияет так, что это заметно даже при позднем солнечном свете. И кроме разноцветного яркого ожерелья в целых семь или восемь рядов, кроме широких браслетов, на нём ещё красивая опояска с пустыми короткими ножнами. Ножны очень простые и какие-то потасканные.

Гостьи, их почти два десятка, рассаживаются чин чинарём у самого берега, так, чтобы касаться воды. Некоторые из них надели многорядные сложные украшения. Пенелопа узнаёт ту, которая у них за главную: крепкая, плечистая, с толстыми и широкими бёдрами, кожа на шее отвисла складками, а на лбу – круглые выросты изогнутым к переносице рядом, костные или ещё какие-нибудь хрящевые. Должно быть, это признак почтенного возраста. У неё за плечом держится ещё одна старая сирена, тощая, совсем без украшений: водяные соседки сыскали-таки переводчицу ради такого небывалого случая. Тощая сирена знает по-людскому. Длинную приветственную речь предводительницы она передаёт так:

– Здрасти, пыжики.

Голосом она старается сыграть такую же важность и внушительность, с которой говорила главная сирена, но после этих слов впадает в задумчивость и знай моргает.

– Эээ… и вам доброго здоровьечка, – несколько растерянно отвечает Коваль.

Переводчица приподнимает руку – погоди, мол, – и добавляет:

– Мы вам от сырого дна до небесного дна задолжали. И не отдадим. По мальчишке нашему.

Магда Ларссон догадывается:

– Это значит: «в неоплатном долгу»…

Из орков кто-то хмыкает, а Тис кивает и произносит чуть медленнее обычного:

– Наша Пенни-Резак помогла мальчику вернуться домой. Мальчик помог ей не умереть от ран. Мальчик помог убить сильного врага, под водой, в озере. Между нашими племенами нет никакого долга.

Переводчица стрекочет по-своему, слегка помогая себе жестами, как будто слова старшака – это такие невидимые кирпичики, которые нужно разобрать, а потом снова сложить правильным порядком. Лица важных гостий от этого стрёкота делаются какие-то сложные, удивлённые, но скорее довольные.

А парнишка прямо расцветает пуще прежнего, приосанивается, поправляет бусы и знай улыбается – глаз не отвести. Соплеменницы посматривают на него, цокают, качают мокрыми головами. Главная же сирена поглаживает себя по подбородку и снова говорит.

– Мальчишины слова – правда… хорошо… мы боялись, что злодеи его очень ударили по голове… – переводчица для понятности постукивает себя по темечку. – Старейшая Мать Йемаарре спросила: пусть ваша храбрая даст посмотреть лечёные им раны.

Вот уж без чего Пенелопа бы отлично обошлась – так это без пристального внимания к своей персоне. А парнишка глядит на неё, приподняв тонкие брови, сложив ладони вместе, как будто умоляет, хотя ни слова не говорит. Ладно. Уж если без этого никак…

– Было много крови, и очень больно, – выговаривает она, пока Йемаарре разглядывает и ощупывает свежие розовые метки, оставшиеся на коже межняка от ножевых ранений. – Он их закрыл… руками… и вот.

Йемаарре довольна.

– Ты как наши сёстры, хотя сухоногая, – старается переводчица. – Старейшая Мать Йемаарре говорит: у мальчишки открылся большой дар, от него будет великая польза будущим жёнам, сколько в беде, сколько при рождениях.

* * *

Старшаки и Йемаарре обмениваются ещё парой учтивых фраз, после чего Тис и Коваль предлагают сиренам разделить с кланом угощение.