Основания девятнадцатого столетия

К этому примеру Гилберта можно присовокупить различие, которое я уже кратко обосновал при составлении своей табли­цы и затронул при упоминании Гёте, когда он различает то, что вне нас, и то, что внутри нас, значение которого, однако, более наглядно на практике, чем в теоретических рассуждениях. Оно имеет важное значение для рационального взгляда на историю германских открытий: я имею в виду различие между открыти­ем и наукой. Особенно наглядно здесь сравнение с эллинами. Эллины имели большие способности к собственно науке, в некотором отношении больше, чем у нас (вспомним хотя бы Демокрита, Аристотеля, Евклида, Аристарха и т. д.). Их спо­собность к открытию была значительно ниже. И здесь самый простой пример будет самым поучительным. Пифей (Pytheas), греческий путешественник-первооткрыватель, сравнимый с любым из более поздних по смелости, интуиции и разуму³⁰¹ — стоит в одиночестве. Над ним насмехались, и ни один из тех философов, кто так прекрасно рассуждал о Боге, душе, атомах и небесных сферах, не имел ни малейшего представления, ка­кое значение для человека должно иметь простое исследование земной поверхности. Это свидетельствует о заметном недос­татке любопытства, отсутствии истинной жажды знаний, пол­ной слепоте к значению фактов как таковых. И не следует думать, что здесь нужно только дождаться «прогресса». Открытие может начаться повсюду в любой день, необходимые инструменты — как механические, так и умственные — выте­кают сами собой из потребностей исследования. До сегодняш­него дня самые плодотворные наблюдатели не являются по большей части самыми учеными, часто они заметно слабы в теоретических обобщениях своих знаний. Например, Фарадей (наверное, самый удивительный первооткрыватель XIX века), будучи подмастерьем переплетчика, вырос почти необразо­ванным, знания по физике он получил из энциклопедических словарей, которые переплетал, знания по химии почерпнул из популярной книги для девочек. Вооружившись таким образом, он вступил на путь открытий, на которых основана почти вся электротехника нашего времени.³⁰² Ни Вильям Джонс (William Jones), ни Колбрук (Colebrooke), открывшие санскрит в конце XVIII века, не были филологами по специальности. Человек, который смог сделать то, чего не сумели ученые, а именно об­наружил, как можно узнать тайну жизни растений, основатель физиологии растений Стефен Хейлс (Stephen Hales, ум. 1761) был сельским священнослужителем. Обратимся к тому же уже упоминавшемуся Гилберту: все его опыты по получению элек­тричества трением мог осуществить любой толковый грек дву­мя тысячелетиями ранее, используемые аппараты он изобрел сам, высшей математики, без которой сегодня едва ли можно полностью понять этот феномен, в то время еще не было.

Греки были малонаблюдательны и никогда не были объек­тивны, они сразу бросались в теорию и гипотезы, т. е. в науку и философию. Страстное терпение, которого требует труд от­крытия, не было им дано. Напротив, мы, германцы, обладаем особой склонностью к исследованию природы, и эта склон­ность не есть что–то поверхностное, но тесно связана с глубо­чайшими глубинами нашего существа. Мы не особенно сильны как теоретики — филологи признают, что индиец Панини (Pänini) превосходит крупнейших современных специалистов по грамматике,³⁰³ юристы говорят, что древние римляне намного превосходили нас в юриспруденции уже по­сле того, как мы обогнули под парусом Землю, нам необходи­мо было подробно доказывать и столетиями разъяснять, что она круглая, чтобы мы в это поверили, в то время как греки, которые знали только Средиземное море, уже давно показали это путем чистой науки. Мы прекрасно обходимся с эллин­скими атомами, индийским эфиром, вавилонской эволюци­ей, несмотря на необычайный рост знаний. Но как первоот­крывателям у нас нет соперников. Упомянутый мной будущий историк германской цивилизации и культуры должен будет сделать здесь четкое различие, и затем долго и подробно оста­новиться на наших открытиях.