Основания девятнадцатого столетия

Если до сих пор я говорил только об изобразительном ис­кусстве, то это для простоты и движения в наиболее знакомой области, но повсюду встречалось одно и то же: когда Гвидо Рени был совсем юным, умер Тассо и вместе с ним итальян­ская поэзия, несколько лет спустя Джордано Бруно взошел на костер, Кампанелла на дыбу — это был конец итальянской философии, а незадолго до Гвидо вместе с Галилеем закончи­лась итальянская физика — в лице Убалди (Ubaldi), Варро (Varro), Тартаглиа (Tartaglia) и др., но прежде всего вспомним Леонардо да Винчи с его так блестяще начавшейся карьерой. К северу от Альп ход истории был другим: там никогда не было такого расцвета, но никогда и подобной катастрофы. Эта катастрофа допускает только одно объяснение: исчез творческий дух, иными словами, исчезла раса, из которой он происходил. Одно–единственное посещение галереи Берлин­ского музея, где выставлены бюсты многих личностей, под­твердит, что тип великих итальянцев сегодня полностью искоренен.²³⁸ Время от времени промелькнет напоминание об этом, если рассмотреть группу великолепных, гигантских по­денщиков, которые строят наши улицы и вокзалы: физиче­ская сила, благородный лоб, смелый нос, полные огня глаза. Но это только бедные оставшиеся в живых остатки после ко­раблекрушения итальянского германизма. Физическое исчез­новение достаточно объясняется указанными причинами, но сюда добавляется еще одна очень важная: были морально рас­топтаны определенные духовные направления, а вместе с ними душа расы (так сказать). Благородного человека низво­дили до рабочего на земле, непородистый становился госпо­дином и распоряжался по своему усмотрению. Виселица Арнольда фон Бресция (Arnold von Brescia), костер Савонаро­лы и Бруно, щипцы для пытки Кампанеллы и Галилея — толь­ко видимые символы ежедневной, повсеместной борьбы против германского, систематического искоренения свобо­ды индивидуальности. Доминиканцы стали реформаторами Церкви и философами, иезуиты предварительно позаботи­лись против подобных заблуждений. Если хотя бы немного знать об их деятельности в Италии сразу с начала XVI века — что-нибудь из истории их ордена от их почитателя Бусса (Buss) — не станешь удивляться внезапному исчезновению всего гениального, т. е. всего германского. Рафаэль еще осме­лился установить посреди Ватикана (в «Диспуте») вечный па­мятник пламенно почитаемому им Савонароле, Игнатий же, напротив, запретил даже произносить имя тосканца.²³⁹ Кто сможет сегодня быть в Италии и общаться с ее любезными, одаренными жителями и не ощущать с болью, что здесь по­гибла нация, безнадежно погибла, потому что ей недостает внутренней движущей силы, величия души, соответствую­щих ее таланту? Эту силу дает только раса. У Италии она была, пока в ней были германцы. И сегодня ее население в тех областях, которые раньше особенно плотно населяли кельты, немцы и норманны, отличается истинно германским трудо­любием и рождает мужей, которые с отчаянной энергией стремятся удерживать землю и направлять ее на славный путь: Савояр (Cavour), основатель новой империи, происхо­дит с крайнего севера, Криспи (Crispi), который мог провести через все подводные камни, родился на крайнем юге.

Как можно поднять народ, если источник его силы иссяк? И что значит, если Джакомо Леопарди (Giacomo Leopardi) называет своих соотечественников «выродившейся расой» и приводит им «пример предков»?²⁴⁰ Предки преобладающего большинства современных итальянцев не являются ни сильными римлянами Древнего Рима, образцом скромной мужественности, неукротимой независимости и строгого правового смысла, ни полубогами по силе, красоте и гени­альности, которые утром нашего нового дня подобно един­ственной стае, как жаворонки, приветствующие солнце, от ласкаемой светом земли Италии взлетели в небо бессмертия. Их родословная ведет к бессчетному количеству отпущенных на свободу рабов из Африки и Азии, к мешанине различных италийских народов, к расселившимся повсюду среди них солдатским колониям из Бог знает каких стран, короче гово­ря, к искусственно созданному империей хаосу народов. И со­временное положение страны означает просто победу этого хаоса народов над пришедшим и долго сохранявшим чистоту германским элементом. Отсюда следует опыт, что Италия — два столетия назад светоч цивилизации и культуры — отно­сится отныне к тем, кто плетется в хвосте, кто потерял равно­весие и не может его найти. Потому что две культуры не могут существовать рядом друг с другом наравне, это невоз­можно: эллинская культура не смогла жить под римским влиянием, римская культура исчезла, когда в нее проникла египетско-сирийская.