Основы языческого миропонимания

Тем не менее, логика сосуществования в рамках родового общества у тех или иных сибирских народов двух или нескольких погребальных традиций не всегда понятна. У чукчей до недавнего времени наблюдалось два совершенно противоположных похоронных обряда: 1) трупосожжение; 2) вынос тела в тундру и оставление его там (вместе с могильным имуществом) — головой на север, в разрезанной одежде, со вспоротыми животом и грудью, с перерезанным горлом. При трупоположении душа («увират») направлялась в Нижний мир, при трупосожжении — поднималась в виде дыма в верхние сферы. Во втором случае несгоревшие части трупа зарывали в золу у костра, что в целом напоминает погребальную обрядность зауральских андроновцев (федоровцев), древних ариев и недавних бурят, связанную с представлением о «двоедушии» человека.

Обряд трупосожжения у оленных чукчей применялся к людям, погибшим от какого-либо оружия (при ритуальном убийстве или на поле боя); он представляется социально более престижным, чем тру-поположение, поскольку дает преимущественное право на последующее возрождение. Можно предполагать, что сосуществование у оленных чукчей двух вышеописанных вариантов погребальной обрядности является реликтом былой социальной двухступенчатое чукотского общества при более высокой, чем в новое время, организации власти. Вообще чукчи удивляют странным и противоречивым сочетанием в своей производственно-экономической, социальной и духовной жизни, с одной стороны, черт глубочайшей архаики, с другой стороны — реликтовых проявлений признаков высокой культуры, что могло быть следствием «неровного» (волнообразного?) социально-экономического и культурного развития общества в условиях периодических изменений степени благоприятности экологических ситуаций.

Видимо, у отдельных этносов в определенные исторические периоды обряд трупосожжения имел не только ритуальное, но и социальное значение. Особенно четко это прослеживается в Релкинском раннесредневековом могильнике на Оби (V/VI–VII/IX вв. н. э.). Касаясь социальной трактовки кремаций названного кладбища, автор раскопок пишет: «Трупоположение и трупосожжение после смерти свидетельствовали о каком-то особом положении умерших. С достоверностью утверждать что-либо трудно. Ясно два факта: 1) сжигание трупа проводилось чрезвычайно редко, известно только 5 случаев из 59 и 2) кремированный имел непосредственное отношение к вооружению, т. к. почти все боевое оружие (как защитное, так и наступательное) находилось в этих могилах. Кто были эти люди — воины или служители культа — сказать трудно, но наличие особой категории людей, отмеченных привилегией в обществе, несомненно» (Чиндина Л. А., 1976. С. 169). Если сопоставить инвентарь Релкинского могильника, найденный при трупосожжениях, с описанным в остяцких героических сказаниях вооружением древних князей и богатырей, то напрашивается предположение о принадлежности этих кремированных захоронений былинным богатырям — ближайшим родственникам князя, представителям привилегированной военной касты героических времен военной демократии.

Вместе с тем в отношении сибирских аборигенов к огню и в оценке его роли в тех или иных ритуальных действиях было много противоречий. С одной стороны, считалось, что огонь необходим покойникам: манси, например, не сжигали в дороге всех запасенных для костра дров — обязательно оставляли хотя бы одно полено, чтобы тень умершего (душа-тень), идущая в мир мертвых, могла погреться у костра. Сибирские аборигены наряду с другими могильными вещами клали вместе с покойником и «огонь» — обычно в виде огнедобывающего приспособления (огниво, трут и пр.). С другой стороны, покойники вроде бы боялись огня: ханты, чтобы не допустить возвращения умершего, в течение нескольких дней после смерти родственника поддерживали постоянный огонь в жилище (Дунин-Горкавич А. А., 1911. С. 27). Якуты во время похорон обязательно оставляли кого-нибудь в селении для принятия мер против возвращения покойного. Оставшийся запирался изнутри и разводил у порога на земляном полу костер (Овчинников М., 1905. С. 173, 174).