Особняк

Память сыграла с ним злую шутку. Он был уверен, что бар стоял на том же месте, что и сегодня днем, но теперь над ним была вывеска, а оба окна оказались целыми, и их не закрывали никакие доски. Билли просто стоял там и пялился в окно. Внутри все выглядело так же, как и всегда. За двенадцать лет ничего не изменилось: поцарапанный бильярдный стол в задней части, ряд табуретов без спинок у барной стойки и пара кабинок со столиками. Билли замешкался, открыв дверь, но потом услышал, как кто-то кричит, что он напустил холоду. Дверь за ним тяжело захлопнулась, как валун, запечатывающий вход в пещеру. Снаружи, когда Билли смотрел через окно, бар казался хорошо освещенным, но теперь, войдя внутрь, он обнаружил, что там темно и свет приглушен. Он постоял у двери, привыкая к полумраку, а затем двинулся к барной стойке. Билли твердо намеревался заказать минералку с лаймом, но незнакомая барменша, миниатюрная женщина с серьгами-кольцами в ушах и рожками чертика на голове в качестве дани уважения Хэллоуину, толкнула к нему уже полный бокал. Он поднес его к свету единственной лампочки без люстры, которая с трудом освещала барную стойку. Это был тонкий дешевый напиток: пустые кубики льда уже начали таять в пузырьках, а долька лайма оказалась совсем невзрачной. Вяжущий вкус джина Gordon’s перенес его в прошлое: он не смог бы заказать здесь Sapphire, даже если бы попытался. Вкус оставался все таким же. Билли готов был просидеть здесь, в «Петухе», всю оставшуюся жизнь. Он мог бы вообще отсюда не уходить. Ему неважно было, происходит все сейчас или сто лет назад. «Петух» навсегда останется для него все тем же логовом, вечно зовущим его домой.

Билли достал записную книжку, сел и выпил. Когда барменша сказала ему, что бар закрывается, он поразился размеру чека. Он потянулся за кредиткой – было бы так приятно швырнуть ее на стойку, зная, что ее не вернут с мрачной гримасой смущения, – но потом передумал, положил ее обратно в бумажник и бросил на стойку три двадцатки. Билли на секунду засомневался, стоит ли выходить отсюда: ему казалось, что он снова переместится во времени. Билли задумался о том, что увидит, если обернется и посмотрит на бар. «Петух» был воспоминанием, которое нужно было оставить в прошлом, холодным напоминанием о том, кем он был. Возможно, он открылся сегодня специально для него, напоминая, что от прошлого не убежать.

Билли не знал, чего боится больше: обернуться и заметить, что «Петух» исчез, его окна заколочены досками и он так же пуст, как сегодня днем; или обернуться и увидеть призывно мерцающую вывеску. Он решил не проверять.

Вместо этого Билли медленно пересек пешеходную улицу, не торопясь и позволяя ветру бить в лицо. На улице не было ни души. Он думал, что натолкнется на пьяных студенток, кутающихся в свои откровенные наряды, и парочки, которые ждут не дождутся того, чтобы добраться домой, но были только он и пустая дорога.

Ему не сразу удалось попасть к главному входу в гостиницу, а поднявшись наверх, Билли остановился у двери в их номер и, опершись о стену, снял сперва один сапог, затем другой. В коридоре с темнотой боролись со вкусом: возле каждой двери висел светильник с приглушенным светом, а ключ в замке гремел не хуже духового оркестра. Он тихонько толкнул дверь и оставил ручку поднятой, чтобы доводчик бесшумно захлопнул ее у него за спиной.

Билли замер.

Эмили лежала на боку, повернувшись к нему. Она сбросила одеяло, и оно свисало с края кровати, но простыня все еще покрывала ее извилистыми изгибами реки из хлопка и была подоткнута под мышку, обнажая в тусклом свете, все еще проникающем через окно, ее плечо и одну грудь.

Глаза Эмили были открыты. Она смотрела прямо на него.

Билли глубоко вздохнул и нагнулся, чтобы поставить сапоги. Когда он выпрямился, ее глаза уже были закрыты. Она спала. Это был лишь плод его воображения. Билли сбросил с себя куртку и джинсы, отлил, прополоскал рот бальзамом, смочив им также губы. Забирался в постель он медленно и осторожно, стараясь не касаться Эмили своими холодными ногами. Он уснул практически сразу же.

На следующее утро Билли почувствовал, как зашаталась кровать, когда Эмили вставала. Ей никогда не нужен был будильник, и, похоже, даже разница во времени между Сиэтлом и Кортакой никак на нее не повлияла. Не нужно было распахивать глаза, чтобы понять, что уже около шести утра. Билли подождал, стараясь дышать ровно, когда она входила в ванну и выходила из нее, шуршала тайтсами и рубашкой для бега, завязывала шнурки, застегивала куртку. Затем он почувствовал дуновение ветра, и дверь за ней захлопнулась.

К тому времени как Эмили вернулась, вспотевшая и замерзшая одновременно, с красным от ветра лицом, пряча пальцы в рукавах, Билли уже успел выпить две шипучие таблетки, почистить зубы, прополоскать горло бальзамом для полости рта, сходить в туалет, побриться, принять душ и принести из столовой внизу графин кофе.

– Эй, – сказала она. – Не ожидала, что ты проснешься так рано. Я старалась не шуметь, когда уходила. Я тебя разбудила?

– Не мог уснуть.