Особое задание: Повести и рассказы

Сразу насторожилась: знает, знает, и присел не случайно, выбрал удобный момент, когда в лагере почти никого не осталось — ушли на задание. Ее не пустил Рожков — побоялся за Наташу. Вчера передали, что ее мать скончалась. Не без участия оккупантов и полицаев, которые нет-нет да и привозили птичницу в участок и все допытывались, куда сгинула ее красивая дочь, заморочившая голову господину коменданту.

— О чем же мне думать, — неопределенно ответила Наташа. — О мамаше думаю, о скорой зиме думаю, как мы тогда, куда подадимся?..

— Гляжу я на тебя эти дни, Наталья. Та же ты и не та, — пропустил он мимо ушей ее вопрос. — Давно хочу спросить тебя.

Повернула к нему настороженное лицо, попросила:

— Только не теперь.

Нежно обхватил плечи сильными руками.

— Ната, я тебя как прежде люблю.

Догадывалась об этом, не обманывало ее сердце: в разведку посылал — волновался, чаще курил, в вылазках всегда был возле, прикрывал собой, не пускал вперед. Не любил бы, давно на правах жениха увел куда-нибудь в надинку..

— Только не теперь…

— Когда же?

— Потом… К волчьему логу приходи.

И когда замер лагерь, осторожной тенью прошмыгнул Алексей на дно балки, затянутой боярышником. Молча сел возле невесты, прижался горячими губами к холодной щеке. И Наташа не оттолкнула, а мягко, бережно обняла его.

9

— Вчера наши перешли в наступление. Идут сюда. Мы должны захватить станцию. Не дать фашистам возможности угнать эшелоны с новой техникой и боеприпасами, — говорил Рожков, развертывая карту. — Нас просят продержаться до вечера. Пойдем так…

Ночью мелкими группами пошли в разные стороны, чтобы сойтись в одной точке. Двигались туда, где чутко дремала насторожившаяся станция.

Приблизились почти вплотную, обложили ее, как медведя, надежным огневым кольцом.

И когда с юга в небо взметнулась красная ракета, у водокачки прогрохотал пулемет. Из пристанционного сквера, из-под колес, с крыш теплушек и пассажирских вагонов затрещали выстрелы. Поднялись люди и в едином азартном порыве устремились к перрону, к вокзалу. Бежали с грохотом, гулом, криком.

До рассвета шел бой. А с первыми лучами солнца все стихло — станция была взята.

Догорали на путях пульманы с новой техникой, боеприпасами. Из черного дыма рвалось в синее небо красное полотнище, прикрепленное к крыше вокзала.

В двухэтажном здании комендатуры были собраны пленные. У двери и выбитых окон ходили часовые. К часовому, стоящему у двери, подошла Наташа; Волосы опаленные, растрепанные, лезли наружу из-под — порванного платка. Окровавленным бинтом перевязана левая рука.

— Тебе куда? — взял винтовку наперевес часовой.

— Пусти-ка, — парень. Товарищ Рожков разрешил. Гада одного ищу.

Молча и хмуро сидели на полу, на лавках, столах грязные, в ненавистных френчах и шинелях немцы. Увидев девушку с револьвером в руке, съежились, почувствовали что-то недоброе, попрятали рыжие морды в воротники. Наташа обошла нижний этаж. Останавливалась возле каждого, холодным дулом поворачивала испуганное лицо и, презрительно взглянув, шла дальше.

На втором этаже, в той самой комнате с деревянной кроватью и комодом, резко остановилась. Огрубелым от ночного крика и дыма голосом скомандовала:

— Вставай!

С кровати тяжело поднялся длинный нескладный немец, в черных петлицах которого запутались две серебристые змейки. Поднял глаза на Наташу, встретил ее огненный, ненавидящий взгляд — изменился в лице: посерел, задрожала нижняя губа.

— Узнал? — крикнула Наташа. — Узнал!

Думал, не встретимся. Довелось. Комок застрял в горле, мешал дышать. Глубоко вздохнула. Вскинула голову и с размаху ударила рукояткой в ненавистное на всю жизнь лицо.

После приговора чрезвычайной тройки вывела к водокачке, поставила лицам к себе. Не выдержал взгляда, отвернулся к стене. Наташа сделала шаг назад, подняла револьвер. Долго целилась. Очень не хотела так скоро, так легко лишать его жизни. Медленно нажимала на курок.

Грянул выстрел сзади.

Вздрогнула от неожиданности, оглянулась. С папиросой в зубах стоял Алексей. Голубой дымок вился из ствола карабина. Подошла к нему, взглянула в усталые от бессонницы, но милые, родные глаза. Алексей понимающе улыбнулся, обнял осторожно Наташу.

— Теперь успокоилась?

Хотела положить наган в кобуру, раздумала:

— Нет. Пока последний не уйдет с нашей земли.

По перрону бежал Родион. Далеко был слышен его бас:

— Танки! Наши танки идут!

1948 г.

МЫ ЕЩЕ ПОЖИВЕМ

— Дарь Степанна! Скорее! — крикнула сестра, когда санитары вывезли мою каталку. из лифта. Я лежал, боясь не только пошевелиться, но даже вздохнуть — адская боль разрывала грудь. Сердце ворочалось, точно плохо обкатанный жернов, то устраивая бешеные скачки, то, споткнувшись обо что-то, замирало.

— Думала, не довезем, — с всхлипами объясняла кому-то сестра. — И камфору и папаверин, а он никак не реагирует.

— Ну, ну, без паники, — спокойно произнесла, очевидно, та самая Дарья Степановна. — Минуточку, товарищи, — попросила она санитаров.

Надо мной склонилось мягкое, улыбчивое лицо пожилой женщины, из-под белого чепца которой на лоб спадала почти такого же цвета челка.