Особое задание: Повести и рассказы

— Ребята, надо на станцию податься. Там у меня есть верный человек. Он все знает. Он скажет…

Приподнялся сияющий Иван.

— Верно, Родя. Как это мы раньше не допетрили.

— Нам туда вряд ли можно, — неуверенно протянул Илья. — Там ведь немцы. В момент сцапают.

Родион встал, глянул на товарищей.

— Вот лопухи. Нам, понятно, туда носа совать нельзя. Я не про вас, про Наташку! Ей нечего бояться. Придет, узнает — и обратно.

— Здорово придумал! — одобрил Иван.

Вернулась Наташа. Она слышала их разговор.

— Значит, на станцию пойду я?

Родион широко улыбнулся:

— Ты. Кому ж еще. Нас сразу цап-царап — и в фатерланд.

— Молодцы. Хорошо придумали, — обиженно зазвенел ее голос. — Сами в кустах будете отсиживаться, а мне пропадать.

— Зачем пропадать? — пробасил Родион. В его. голосе девушка уловила суровую нотку. — Зачем тогда пошла с нами?

Наташа отошла от парней. Не хотела слушать их упреков. Изредка взглядывала на хмурые лица. Долго думала, взвешивала все. Вспомнила хутор — мурашки побежали по спине. Наконец решила: правы они, им на станции нельзя показываться, а на нее кто обратит внимание? Разве только встретит того немца. Ладно, была не была.

Поправила прядку волос, аккуратно заправила кофточку, одернула юбку, подошла к Родиону.

— Рассказывай, куда идти?

— Вместе пойдем, — пробасил Родион. — Скажем, из эвакуации домой возвращаемся.

— Не надо, Родя, — твердо произнесла девушка. — Вдруг на знакомых напоремся. Вы меня проводите и ждите в условленном месте. Если утром не вернусь — тогда уж решайте сами.

5

Вывели ее парни на разбитую колесами дорогу. Еще раз спросил Родион, все ли она запомнила. Ответила «да». Постояли, помолчали. На. прощанье Наташа каждого из них обняла и поцеловала, будто самых родных и близких.

Резко повернулась и широко зашагала в ту сторону, откуда изредка доносились паровозные гудки.

До станции добралась к закату. Разыскала нужный дом.

Старик Яков, с маковки до кадыка заросший сединой, с прокуренными желтыми усами, внимательно выслушал ее, почесал за ухом.

— Ишь чего надумали… В партизаны. Тебе сколько годков-то?

— Восемнадцатый.

— А им и того меньше. Ну какие вы воины? Горе с вами одно.

Старик задумался. Стал набивать трубку.

— Не нашли, стало быть. Вот печаль. А они ведь где-то здеся ходят. Вчерась возле Рогачей эшелон разбился. Теперь немцы эсэсовцев понагнали. Рыскают по всем домам. Дороги оцепили. Как это тебя не заметили? А может, и заметили, нароком пропустили. Теперь следят за тобой. Ты поосторожней будь, девка. Сегодня я тебе не скажу, где Рожков. Ушел он, а куда — пока не знаю. Сторожевать пойду, может, разузнаю, а утречком передам тебе весточку. Передам, если разрешат. Значит, кто там у вас?

Наташа снова рассказала о ребятах, о себе, о том, как фашисты грабили и жгли хутор, как она убежала в займище и встретила там троих. Старик снова слушал, не перебивая. Молча показал старухе на стол. Та собрала ужин.

— Ты сама-то чья?

— Павлова.

— У вас полхутора, почитай, Павловых.

— Евдокии Васильевны, птичницы, дочь. Старик заулыбался.

— Это на тебе, выходит, мой племяш Алешка хотел жениться?

Наташа зарделась.

— Не успели свадьбу сыграть, — будто оправдываясь, проговорила. — На Урал его эвакуировали.

Старик почесал за ухом, странно улыбнулся и сказал:

— Дык приказ. Ну ладно, бери ложку, хлеб.

Поужинали. Старуха убрала со стола. Старик вытер пот с лица, начал набивать трубку. Кто-то резко застучал в дверь. Потом упала щеколда, и в комнату шагнул неразличимый в темноте человек.

Луч карманного фонаря пробежал по стене, по старику, старухе и уперся в испуганное молодое лицо. Наташа быстро отвернулась, но было поздно. Вошедший шагнул в глубину комнаты.

— Давай свет, — потребовал человек, без особого труда выговаривая русские слова.

Старуха достала с полки лампу, засветила ее и поставила на стол. Наташа увидела на черных петлицах немецкого мундира две извивающиеся белые полоски.

— Документ? — прозвенел его дребезжащий голос.

Просматривал справки комендатуры долго, внимательно.

— А юнгфрау? — спросил, возвратив бумаги. — Девушка?

— Это племянница наша, — засуетилась старуха. — Из хутора. Мать у ее помирает, пришла сказать.

— Мольшать! — приказал немец, разглядывая Наташу. Снова вспыхнул луч его фонарика: словно щупальцы прошлись сверху вниз.

Немец сел около Наташи. Достал пачку сигарет, закурил.

— Вы, — повернулся к хозяевам, — шнель! Пошли быстро, быстро! — Луч его фонарика скользнул по русской печке. Старики, покряхтывая, забрались на лежанку.

Немец положил длиннопалую руку на колено Наташи. Она, как ужаленная, шарахнулась с лавки, прижалась к стене. А луч медленно блуждал по ее лицу, груди, по бедрам, ногам. Так продолжалось, пока эсэсовец не выкурил сигарету и не встал.

— Ты хорошая! — определил немец. — Но у тебя нет справка. Мы сейчас будем гулять в комендатуру.

Наташа похолодела от страха. Она сжалась и с ненавистью поглядела на врага.

— Она же с хутора, господин офицер, — начала умолять старуха, свесив ноги с печи. — Мать у ее умирает. Устала она. Оставьте ее. А утречком она к вам заявится.

— Мольшать! — завизжал офицер. — Печка прячься!