Особое задание: Повести и рассказы

Валя слышала сейчас другой, похожий на этот, голос в своей комнате зимой прошлого года: «Я люблю жить. Жить, не просто поедая хлеб насущный…» Как давно это было!

— Да вы не плачьте, — успокаивала ее незнакомка, — не плачьте. Найдете.

Гордеева молча вытерла незаметно появившиеся слезы.

— Да, теперь мне не надо плакать, — громко сказала она.

Слепой остановился. Он выше поднял голову. Ясно — он что-то уловил, он прислушивается. Значит, Андреев помнит ее голос, помнит все, что разделено месяцами их разлуки.

— Погодите, — шагнув ближе, попросил ее слепой. — Скажите, как вас зовут?

И, прежде чем он успел сделать еще шаг, она покорно прильнула к его горячему лицу.

— Наконец-то ты пришла, — шептал счастливый Андреев. — Я верил. Раз письма не возвращались, значит, ты была на месте.

Валя нежно гладила его волосы. Слезы мешали ей говорить. — Она чувствовала на своих плечах его сильные, дорогие руки. Что ему теперь сказать?

Женщина тихо ушла в дом. Девочка серьезно наблюдала за тем, как мамин брат прижимает к своей — груди совсем чужую тетю. — Она осторожно подошла к ним и дотронулась до Андреева. Он быстро поднял девочку и, — улыбаясь (он раньше никогда так не улыбался), сказал:

— Вот это та самая тетя Валя, о которой я тебе говорил. Валя, почему ты молчишь?

— Она не молчит, а плачет, — ответила за Гордееву девочка и, легко соскользнув с рук Андреева, убежала в дом.

— Вытерла слезы? — спросил Андреев и, уловив ее кивок, сказал: — А теперь послушай, что я тебе скажу…

— Позже, а сейчас давай посидим, послушаем тишину, — сказала Валя, опускаясь на штабель соснового теса.

1947 г.

РАССКАЗЫ

ДВЕ ВСТРЕЧИ

1

Бежала долго. Ноги едва касались земли. Сердце билось в бешеном ритме. Задыхалась, хватая ртом раскаленный июлем воздух. Остановилась, когда пальцы вцепились в молоденький тополь. Горячим лбом прижалась к светлой коре, потом впервые оглянулась. На дороге никого не было.

А когда поняла, что опасность миновала, задрожала и обессиленно опустилась на траву. Сколько пролежала, не помнит. Поднялась. Глянула туда, откуда прибежала. Горизонт красный. Воронье крыло дыма отлетало к займищу: горел хутор. Ее хутор, дом, сад, ферма… Все жгут, растаскивают, топчут фашисты.

Теперь не по книжкам и одноактным пьесам своего клуба знает она их лицо. Наглое, откормленное, страшное…

Если бы вчера послушалась председателя, ушла с гуртом за Дон, может, и не довелось встретиться вот так, лицом к лицу, не пришлось бы бежать от черной точки автоматного дула, ожидая каждую секунду пули в спину. Почему он не погнался за ней? Было не до нее?

Фашист бросился в коровник, но там было пусто. Разъяренный, совал горящий факел в плотную солому крыши.

В это время она была уже далеко, за пригорком. Справа и слева взлетали к небу снопы искр, уши болели от автоматной трескотни. И сейчас в них еще стоит эхо выстрелов. Может, не эхо? Чего им стоит прибежать сюда.

Уехала с Алешей на Урал, не видела бы и не слышала ничего. Не уехала. Осталась. Пожалела мать. А теперь?

Впервые за весь день слезы не удержались на ресницах и покатились по щекам.

Смахивая их, побрела в глубь леса.

2

Трое, тяжело дыша, остановились. Повернулись к хутору, стерли пот с лица. Хутор все еще дымился, тарахтел автоматными очередями. И это пугало.

— Давай глубже в лес, — скомандовал самый высокий, широкоскулый, голубоглазый Родион.

— Может, к партизанам, — нерешительно добавил светловолосый, курносый Илья.

— Ты, Илья, чудак, — отозвался третий, совсем юный, низкорослый, тщедушный Иван. — Партизан искать… Не примут. Они всех своих в райкоме отобрали.

Помолчали. Покосились на дорогу. Самый высокий сплюнул и зашагал из прилеска.

Вошли в чащу: мертвая, надежная тишина охватила их. Остановились. Родион, подражая взрослым, выругался:

— Мать твою перемать, пропал хутор. Сожгли, сволочи.

— Может, все не сожгут, — неуверенно проговорил Илья. — Ведь шестьдесят дворов…

— «Не сожгут», — передразнил Родион. Он у них был за старшего, и по возрасту, и по трудовому стажу, и по житейскому опыту. Авторитет. — Будто сам не видал. Нет, Илья, фашист — он как волк, даже хуже, лютее. Волк задрал овцу — и спрятался. А этот почти всю Европу проглотил да нас теперь слопать хочет. Но попомните мое слово — подавится. Мы им не какая-нибудь там Австрия.

У нас есть чем. — Он сжал свой огромный кулак.

— Верно, Родя, — согласился Иван, — чтоб подавился, нам нужно достать оружие.

— А вдруг наши еще выгонят их, — неуверенно произнес Илья.

Двое промолчали. Напряженно послушали. Тихо. Родион достал портсигар, протянул приятелям. Отводя душу, задымили.

Думали об одном: куда теперь? Что в займище должны быть партизаны, не сомневались. Куда же, если не в партизаны, уехали прошлой ночью секретарь парткома колхоза Рожков с десятком старых казаков, куда исчезли все активисты? И зачем им понадобились охотничьи ружья, осоавиахимовская мелкокалиберка и дробовик сторожа сельповского магазина.