На дорогу выбежали двое. Раненые очнулись. Замполит тихо пополз к ним. Тревога за раненых тяжелым грузом упала на ее плечи. Двое остановились. Один из них что-то сказал другому. Вздох облегчения вырвался из ее груди. Русские! Она приподнялась и тихо окликнула их:
— Товарищи!..
Беглецы дышали, как загнанные лошади. Один, с бородой, в кителе, наклонился над сержантом. За его спиной стоял подросток лет пятнадцати.
— Слыхал? — спросил бородач, опускаясь около Ивченко. — За нами. Мы из Васильевки…
— Не может быть, — почти крикнула Дашенька, — там наш госпиталь.
— Точно, был в школе, — ответил бородач, — на рассвете эвакуировался. Теперь они там хозяйствуют. Садись, Митяй, — обратился он к спутнику.
Не расставаясь с автоматом, Митяй осторожно присел на корточки и, непринужденно разглядывая девушку, сказал:
— Папань, я думал, это солдат, а это тетя.
— Факт, не дядя, — согласился бородач.
К ним подошел санитар.
— Как пальбу услыхал, — начал он, — враз осмыслил: бяда. Не иначе, как германец на партизан облаву устроил. — Он наклонился к мальчику и спросил: — Где они?
— В Васильевке, — ответила за него Дашенька.
— Ну? — опешил санитар. — Это что же нам выходит? — Он перекрестился и двинулся к раненым, бормоча: — Крышка, крышка.
Когда санитар исчез в темноте, бородач спросил:
— Много вас?
— Пятеро раненых и мы, — ответила она.
— Надо что-то сообразить, — горячо заговорил прибежавший. — Здесь только до утра можно оставаться. Потому как ночью они наверняка не пойдут в лес, а утром явятся непременно. Я их знаю. Тебя как зовут?
— Ивченко, Дарьей.
— Митяй, — обратился он к сыну, — ты поможешь Дане спрятать раненых. К деду тащите их. Только я наперед потолкую с ними, ранеными-то.
Не откладывая решения, он направился к повозке.
Дашенька даже удивилась тому, с какой детской доверчивостью она относится ко всему, что говорит и делает человек в кителе, которого она видит впервые.
— Мы с отцом помогали раненых на машины грузить, — сказал Митяй, когда они остались вдвоем, — а после хлеб и картошку с колхозниками прятали. Мы прячем, а они в деревню входят. А нас продал Кудла, тракторист был такой в колхозе, все на отца зуб точил за то, что он осудил его. Правильно ведь судил. Зачем хлеб колхозный воруешь да бабам керосин продаешь. Хлеб-то ему, немцу, все равно не достанется. Тот, что раньше спрятан, они не найдут, а этот мы спорышем заразили. Пусть едят на доброе здоровье, — засмеялся парнишка, представляя немцев, поедающих зараженный хлеб. — Ты чего такая печальная? Не бойся, мы всех спасем. В здешних местах отец все уголки знает. Спрячем, а после за линию фронта переправим…
Цокот конских копыт заставил их взяться за оружие. Но тотчас они поняли, что лошадь удаляется.
— Стой! — крикнула Ивченко и выбежала на дорогу. — Сволочь, ускакал. Испугался.
Остаток ночи они втроем переносили раненых к балке сквозь заросли краснотала и терна в небольшую. древнюю сторожку лесника, которую в этих местах все называли «Саввича изба». В ней не оказалось ни одного целого окна, в проеме не было двери, в углу чернела груда кирпича вместо плиты. Зори становились прохладными, поэтому Дашенька заботливо укутала каждого раненого, каждому перед сном дала по нескольку ложек тушенки с хлебом и понемногу воды. К рассвету она начала дремать. Сквозь сторожкий сон слышала разговор замполита и бородача.
— Калмыков моя фамилия, — говорил отец Мити, — может, по радио или в газетах встречали. Председатель я здешний. У меня, лейтенант, не примите за бахвальство, колхоз «Светлый путь» первым по области шагал. Пшенички по двести пудиков с гектара собирали.
Они закурили, помолчали, но молчать не хотелось, и замполит спросил:
— В Москве бывали?
— Не пришлось. Аккурат перед войной наш секретарь говорил: «Поедешь ты, Максим Максимыч, осенью в столицу», — а в июне, сами знаете…
Опять помолчали, и опять Калмыков сказал:
— Я германцев с прошлой войны не видал. Думал, они за эти двадцать с лишком лет уму-разуму набрались, а нынче поглядел — дикари, право слово. Ну, куда им до нас? Нет, сломаем мы им хребтину. Помяните мое слово, сломаем.
— Обязательно, — тихо сказал раненый. — Иначе быть не может. Мы еще с вами, Максим Максимыч, по Берлину пройдемся, по их знаменитой Александрплац и по Линденштрассе…
— Вы там уже бывали?
— Нет, из книжек знаю.
Дашенька проснулась от теплого прикосновения солнечного луча. Первое, что бросилось ей в глаза, — отсутствие Калмыкова, Митя, прикорнув у самой двери, сладко спал. Она вышла из сторожки.
Утро выдалось теплое, голубоглазое. Заливались щебетом пернатые обитатели леса. Нехотя падали бронзовые листья. Ветки шиповника и терна склонялись под тяжестью налитых пурпурных и агатовых плодов.
Дашенька с жадностью набросилась на терпкий сочный терн. Съела пару горстей. Утолила жажду, стала набирать плоды в пилотку. В это время пришел Калмыков. Принес автоматные диски и гранаты.