— Ладно, ладно, шутка глупая, — сказала она. — И все-таки вам нужно поесть. Я вам скажу: ваша соседка перестала есть пять дней назад. А теперь вот…
Она осеклась, как будто чуть не сболтнула того, чего мне знать не полагалось. По крайней мере, пока.
— Но вы-то похомячите чего-нибудь, верно? Ну хоть попейте, по крайней мере.
Я потянулась к подносу. Взяла стакан воды. Поднесла ко рту. Отпила глоток, по-прежнему лежа, так что часть воды пролилась мне на лицо и на простыни. Потом поставила стакан на поднос.
— Ай да молодца, — удовлетворенно сказала няня. — Ну а как насчет небольшого перекуса?
Мне захотелось улыбнуться, так забавно было слышать жаргон колонистов здесь, в лондонской больнице. Но я не сумела даже этого и лишь валялась без движения, как полная и окончательная идиотка.
— А что я вам скажу: оставлю-ка я обед здесь, чтобы не висеть над душой, а сама зайду через полчасика. Только вы пожуйте хоть чего-нибудь, сделайте одолжение.
Через полчаса она вернулась. И вид нетронутой еды на подносе ей не понравился.
— Ой, да вы что, — по-прежнему бодро пропела она. — Надо что-то бросить в топку, ну неужто ничего не хотите?
Нет. Я ничего не хочу. Я хочу сморщиться и засохнуть. Как черносливина. Сделать всем огромное одолжение и пропасть из виду. Навсегда.
Она присела на кровать и пожала мне руку у локтя:
— Я понимаю, вам несладко, и вы мало что можете с этим поделать — все эти «независящие от нас обстоятельства» и прочая хрень. Но хочу предупредить: примерно Через час явится докторша, чтобы вас осмотреть. А она ужас как не одобряет послеродовую анорексию, вот. Если не верите, спросите свою соседку, когда ее сюда привезут после представления. Так что — ради себя же самой — откусите хоть кусочек этого чертова яблока, пока докторша не пришла.
Доктор была женщина лет пятидесяти. Высокая, с заурядной внешностью, темноволосая, с практичной стрижкой средней длины, в практичном костюме под белым халатом и практичных бифокальных очках на кончике носа. Все в ее облике говорило о здравомыслии и разумности — и о трезвом взгляде на вещи. При ее виде мне сразу стало не по себе.
— Миссис Гудчайлд, Салли. Я — доктор Родейл, психиатр этого отделения.
Она протянула мне руку.
Скупой улыбкой отреагировала она на мою неспособность проявить простейшую вежливость.
— Ну, хорошо… — Она пододвинула к кровати стул, села, достала из папки блокнот и ручку. — Начнем…
Она-то и вправду начала, задавала мне вопросы: сколько мне лет, первый ли у меня ребенок, случались ли раньше приступы депрессии и впервые ли я вот так перестала разговаривать или такое было и прежде. Она также выяснила — сверившись с карточкой Джека, — что роды были осложненными, и поинтересовалась, не сказалось ли это на моем психическом здоровье… ля, ля, ля, ля, ля, ля, ля, ля…
Меня тоже кое-что заинтересовало в одностороннем интервью доктора Родейл, а именно — живость и настойчивость, с которой она шла по пунктам опросного листа, не обращая внимания на мое упорное молчание. Мне скорее понравилось то, что она явно не принадлежала к психотерапевтам знакомой мне школы из серии «разбудите ребенка внутри себя», целиком основанной на эмоциях и поверхностных суждениях. Нет, ей просто нужна была конкретная информация, чтобы выработать необходимое лечение.
Была, правда, одна небольшая проблема: я не отвечала на ее вопросы. Надо отдать ей должное, она заметила это довольно быстро.
— Что ж, Салли, — наконец произнесла она, не добившись от меня ответов. — Я прекрасно знаю, что вы меня
Скупая улыбка.
— Конечно, если вы и впрямь сейчас не расположены разговаривать, ничего не попишешь. Только поймите, пожалуйста, что мне необходимо поставить правильный диагноз, определить для вас правильный и эффективный курс лечения, а для этого вам придется ответить на мои вопросы. Так что, может, попробуем еще раз?
Я ничего не сказала. Она снова пробежалась по вопросам из списка. Где-то в середине перечня я повернулась к ней спиной. Она встала и перенесла стул на другую сторону кровати.
— Ну вот, теперь мы опять можем видеть друг друга.
Я пришла от этого в восторг и немедленно снова показала ей спину. Доктор Родейл испустила шумный протяжный вздох.