Особые условия

- Анатолий Евгеньевич, - со вздохом проговорил Панюшкин. - Неужели у вас не нашлось другого способа выразить мне свое неуважение, кроме как хлопнуть дверью? Это так вульгарно. Да и неосторожно. Я ведь могу обидеться, испачкать вам трудовую книжку номерами всяких статей, на что имею не только право, но даже обязанность. Нет-нет, я не пугаю вас, сразу говорю, что не сделаю этого. Но, Анатолий Евгеньевич, неужели хлопнуть дверью, стукнуть кулаком по столу, топнуть ногой - это все, что у вас есть, а? Будьте милостивы, ублажите мое стариковское любопытство!

Кныш глотнул воздуха, но ничего не сказал. Молча стоял в полумраке тамбура и затравленно смотрел на Панюшкина, поблескивая двумя длинными передними зубами.

- Подойдите же, Анатолий Евгеньевич. У меня такое ощущение, будто вы хотите что-то сказать. Может быть, у вас на душе накипело, а? - Панюшкин понимал, что поступает плохо, поддразнивая этого человека, но ничего не мог с собой поделать, уж слишком откровенная злоба горела в глазах Кныша.

Будто пересиливая себя, будто ему с трудом давалось каждое движение, Кныш медленно приблизился. На шее у него болтался перекрученный шарф, косо надетая шапка с торчащим ухом делала его смешным, а громадные, обшитые кожей валенки казались чужими, будто кто-то шутки ради взял да и вставил его в эти твердые, звенящие при ударе валенки. Чуть подавшись вперед, Кныш неотрывно смотрел на Панюшкина, губы его непроизвольно шевелились.

- Смелее, Анатолий Евгеньевич, - улыбнулся Панюшкин. - Смелее. Не надо обиду оставлять в душе, это вредно. Обиды скапливаются и загнивают... Их лучше сплевывать, как выбитые зубы.

- Смеетесь, Николаи Петрович...

- Смеюсь, - подтвердил Панюшкин. - Вы дали мне на это право. А что прикажете делать, если вы хлопаете дверью, топаете ногами?

- Как же я вас ненавижу, - тихо выдавил из себя Кныш.

- Я знаю, - быстро ответил Панюшкин. - Я это понял, когда вы пять минут назад начали сыпать мне комплименты.

- Да! Да! Я сыпал вам комплименты, потому что с вами нельзя разговаривать иначе! Вы же начальник!

Толыс! Ха-ха! Толыс! Скажите пожалуйста! Из грязи да в князи! А что стоит за всей вашей уверенностью, снисходительностью, улыбочками? Ведь вы упиваетесь своей должностью! Лиши вас этой власти-что останется? Жалкий, ни к чему не пригодный старикашка!

- Совершенно с вами согласен, - серьезно ответил Панюшкин. - Должен признаться, эта мысль и меня тревожит.

- Вы цепляетесь за свою должность, вы готовы на что угодно, чтобы сохранить ее за собой! В ней вся суть вашей жизни!

- И опять согласен, - сказал Панюшкин, окинув взглядом судорожно изогнувшуюся фигуру Кныша. - Я в самом деле держусь за свою должность и готов принести какие угодно жертвы, чтобы сохранить ее за собой. Да, эта должность - смысл моей жизни, и у меня действительно кроме нее ничего нет. Никто здесь не понимает меня так, как вы, Анатолий Евгеньевич. Спасибо.

Панюшкин поднялся.

- Вы... вы... - Кныш торопился выкрикнуть самое обидное. - Вы дурак!

- Я этого не слышал, - улыбнулся Панюшкин. - Поэтому, когда через полчаса успокоитесь и войдете в берега, не надо подходить ко мне, чтобы извиниться. А сейчас займитесь, пожалуйста, уборкой помещения. Скоро обед. Анна! - крикнул он в сторону перегородки.

- Да, Николай Петрович! - в раздаточном окне появилась счастливая физиономия девушки.

- Проследи, будь добра, за тем, чтобы все было на высшем уровне. У нас гости, - Панюшкин подмигнул ей заговорщицки - знай, дескать, наших! И, опасливо обойдя все еще неподвижно стоявшего Кныша, вышел из вагона.

"Годы суеты и угодничества, вот что такое Кныш, - грустно подумал Панюшкин. - Как это ни печально, он вовсе не считает себя виновным и все случившееся воспринимает, как неудачную попытку восстановить справедливость. Да, я украл, как бы говорит он, но я заслужил лишний кусок. Жизнь, прожитая без гордости, без своего мнения, дала мне право на этот кусок.

Ежедневный размен себя на мелочи не проходит бесследно. Наступает момент, когда человек не обнаруживает в своей душе ничего прочного, надежного, на что можно опереться в трудную минуту. А обиды требуют возмездия, и так хочется увидеть в чьих-нибудь глазах если не восхищение, то хотя бы зависть".

* * *

Панюшкин рывком распахнул дверь кабинета, переступил через порог, бросил шапку на вбитый в стену гвоздь, поверх накинул куртку и только тогда заметил, что его место занято. Откинувшись в кресле и вытянув ноги из-под стола, дремал главный инженер Званцев.

- А, Володя... Хорошо, что ты здесь. Кое-что прикинуть надо.

- Прикинем, - ответил Званцев, не открывая глаз.