Особые условия

- Да что носы-жизни разбивают! - воскликнул Белоконь. - И такое случается. Недавно дело пришлось разбирать... Привезли на стройку из каких-то дальних стран паркетный лак. Прозрачный, что слеза, прочный, устойчивый и так далее. Сбросили бидоны в сарай и забыли о них. Кто-то заглянул, попробовал, понравилось.

И начали все, кому не лень, этот лак ведрами по домам носить. Средь бела дня. Потому как все равно, дескать, пропал бы-морозы вскоре ударили, снег, то-сё... Заглянули в документы-ба! Лаку-то цены нет! Кинулись к бидонам, а там как раз парнишка в кружку зачерпнул и несет-решил дома стол полакировать. На него весь убыток и записали!

- Неужто посадили?

- Посадить не посадили, но канители было много, и условный срок все-таки дали парню. Да, можно сказать: не только кружки, но и чайной ложки брать на производстве не положено. Но что все наши слова, если парень видит, как его же товарищ несет на глазах охраны и начальства два ведра лака? Нашел я, конечно, того, кто с ведрами ходил, нашел. Неплохой работник, только уж больно хозяйственным оказался. А знаешь, что в последнем слове он сказал? Вину,говорит,свою признаю и потому готов понести справедливое наказание. Но руководство, говорит, должно вынести мне благодарность за сохранение казенного имущества, поскольку я сберег дома целый бидон лака, а остальной, который остался в сарае, пропал.

- И что же ему?

- Посадили дружными усилиями. Ненадолго, правда. А директора, который загубил десять бидонов лака, на свободе оставили. Он еще общественного обвинителя на суд прислал, чтоб расхитителя покрепче упечь. Понимаешь, Михайло, всему коллективу мы показали, что хищения наказуемы, расхищать народное добро нельзя.

Казалось бы, создали мощный воспитательный удар. Но чего он стоит, если директор на месте остался? Отписался как-то-плохие складские помещения, неожиданные заморозки, недостаток рабочих...

Белоконь вздохнул, взял из папки новый бланк протокола, не торопясь, заполнил его. Вера Жмакина, щурясь от яркого солнца, поскрипывая валенками по снегу, уже спешила по улице в свой магазин, а он все еще видел ее среди строчек протокола, вслушивался в ее напористый голос, пытаясь отделить правду от лжи, напускную бесшабашность от душевной боли.

"А ведь она говорила со мной не всерьез, - подумал Белоконь. - Все время пряталась за шуткой, вызовом, готова была показаться даже ограниченной, лишь бы не открыть свое настоящее лицо, не проявить действительное отношение к людям и событиям. А я? Узнал все, что было нужно, у меня нет оснований не верить ей, но я тоже играл-подлаживался, притворялся простоватым, хвастливым, в чем-то недалеким... Зачем? Поговорили в масках. Глуповатый, но с хитринкой продавец заброшенной торговой точки и нахрапистый, бойкий следователь районной прокуратуры... Очень мило. Только один раз она чуть приоткрылась, когда Шаповалов влез в разговор: думайте обо мне все, что угодно, но какова я на самом деле, вас не касается. И показался на секунду совершенно другой человек-не больно счастливый, с неудавшейся жизнью, обостренным самолюбием, отвергающий и снисхождение, и жалость. И от нее не жди ни снисхождения, ни жалости. А за всем этим боязнь оказаться худшей, нежели она видит себя, стремление сохранить свои заблуждения, да, и заблуждения, потому что они тоже составляют частицу ее сути.

А почему лукавишь ты, Иван Иванович Белоконь?

Почему дурачишься, прикидываешься простаком? Только ли о пользе дела думаешь, или есть другое? Не боишься ли и ты, что твое настоящее лицо окажется несостоятельным? И оберегаешь его от чужих глаз, от чужих суждений и оценок... С одной стороны, вроде хорошоостаешься неуязвимым, а с другой-чего стоит твоя честность, порядочность, принципиальность, если о них никто не догадывается?"

Вошел и остановился у двери Ягунов, жилистый мужичонка с цепким, насмешливым и не очень трезвым взглядом - повестка к следователю освобождала его от работы, и он отнесся к вызову, как к празднику.

- Вот это и есть наш уважаемый Павел Федорович Ягунов, - нарочито громко произнес Шаповалов, чтобы вывести следователя из задумчивости.

- А, - Белоконь поднял голову. - Добрый день, Павел Федорович. Чего же вы стоите? Садитесь, мы с Михайлом и стул для вас приготовили, - он грустно усмехнулся тому, как легко входил в дурашливый тон. И вдруг подумал: "А с Панюшкиным я не лукавил, с ним невозможно ваньку валять, потому что тот сам всегда с открытым забралом. А здесь, - Белоконь взглянул на Ягунова, - пока до сути доберешься, сто одежек придется снять... А кто его раздевает, тот слезы проливает". - Садитесь, Павел Федорович, - повторил Белоконь.

- Отчего же не сесть, ежели хороший человек просит... Сядем. Пока другие не посадили. Верно говорю?

- Совершенно с вами согласен, Павел Федорович, - серьезно проговорил Белоконь. - По опыту знаю - лучше сесть, когда приглашают, чем садиться по принуждению.

- О! А я что говорю! Сразу видно, мы с вами сработаемся! Полное взаимопонимание!

- Кем вы работаете?