Осоковая низина

Райта по-прежнему кусала и лягала жеребенка, и люди были ему ближе матери. Алиса только что покормила его, на мордочке еще не обсохла молочная пена. Увидев Ильмара, маленькая Гита захрюкала почти как поросенок. Ильмар открыл дверцу загородки, и кобылка пошла за ним в дровяной сарай.

— Жеребеночек ты мой! Гиточка моя!

Петерис трепал и гладил кобылку по шее и спине, а она тыкалась ему мордочкой в грудь и лицо.

— Собаченька моя!

Наигравшись с кобылкой, Петерис стал гнать ее прочь.

— Пошла! Дай работать! Дрова пилить надо. Ишь, кикимора!

Но жеребенок человеческого языка не понимал и продолжал приставать.

— Чучело этакое! Ну, пошла! Прочь! Слышишь?

Петерис отталкивал кобылку от дровяных козел, чтобы мог пилить, но напрасно.

— Запри в загон! А то спасу нет.

— Грязный свиной загон не очень-то пригляден, но другого выхода нет.

— Надо достать жердей и сделать для кобылки загон.

Ильмар ничего не ответил — если отец впрямь вздумает сегодня загон делать, то воскресенье испорчено.

Недолго поработав, Петерис опять заговорил, развивая уже начатую про себя мысль:

— Как клеть эту построим, надо будет свою жнейку купить.

Теперь Ильмар мог показать, что и он кое-что смыслит в машинах.

— Лучше сноповязалку.

— Почему?

— Не надо человека, чтобы вязал снопы.

— Веревку покупать придется. Уж больно она дорога! Лучше женщин на эти деньги нанять.

Ильмар замолчал. Он научился не противоречить.

— Четыре, пять лет, ну, десять! Отстроим клеть, еще машины кое-какие заведем. Тогда, братец, не подходи близко! — Петериса так растрогали виды на благополучное, прекрасное будущее, что у него сдавило грудь и на глазах навернулась влага. Но он застыдился Ильмара, наморщил лоб и принялся пилить. Распилив несколько чурок, опять остановился… — Да разве кто из них землю обрабатывать умеет! Бруверисы? Тоже, умник нашелся! Выехал с сеялкой, когда еще не просохло. Какой у него там овес вырастет? Одна дикая редька! Совсем одурел! Земля должна влажная быть, а не мокрая, тогда и бороновать можно. Иначе — слепится все, потом хоть молотком бей. Земля взойти должна, точно хлеб.

Петерис еще долго поучал сына, как надо обрабатывать землю, пока не заметил, что уж очень настойчиво блеют овцы.

— Ступай посмотри, что там! А эта — тоже! Не видит ничего.

На этот раз «эта» была Алиса.

Овец привязывали на огороде, и от дровяного сарая, прежнего симсоновского курятника, их не видно было. Оказалось, одна овца сорвалась с цепи и вместе с двумя ягнятами ушла лакомиться на густо зеленеющее ржаное поле. Оставшиеся овцы, безумно блея, метались на цепях. Ильмар выгнал овец из ржи, но привязать старую овцу не смог — цепь оторвалась от кола. Надо было пойти за проволокой и щипцами.

У колодца Ильмар встретил Алису.

— Овцы в рожь забрались.

— Ну влетит же мне теперь!

Не дождавшись Ильмара, Петерис сам пошел посмотреть, что за беда, и обнаружил, что цепь привязана была к кольцу лоскутом материи.

— Тряпкой! Эта совсем без головы. Ну, совсем!

Алиса прибежала на место происшествия.

— Фефела! — взорвался Петерис.

— Думала потом проволокой привязать.

— Думала! Так тебе весь хлеб сожрут!

Остаток дров распилили быстро. Петерису уже не хотелось садиться на колоду и разговаривать о жизни. За обедом Алиса робко заговорила:

— Ильмару теперь надо много учиться. Может, ты расколешь один?

— Там колоть-то нечего. Пускай едет.

Алиса проводила сына до дороги.

— Видишь, как мне сегодня опять досталось.

Ильмар молчал.

— Сам о цепях этих и думать забыл. Только бабушке не говори!

— Не скажу.

— Предвидела бы я такую жизнь!

Алиса казалась усталой и внезапно старой, хотя ей было всего только тридцать семь лет.

— Ладно, мама.

— Счастливо, сын!

Алиса поцеловала Ильмара, подождала, пока он уехал. Погрузившись в размышления, медленно побрела обратно.

В привязанную к багажнику корзину Алиса уложила яйца, и, когда Эрнестина стала освобождать их от бумаги, оказалось, что половина яиц в дороге разбилась, ведь в Ильмарином возрасте ездить медленно просто невозможно.

— Так зачем было их везти?

Эрнестина даже по-настоящему не корила внука, но и этого было достаточно, чтобы ничего подобного вторично не случилось. Он Эрнестине, как и Петерису, никогда не перечил. И не говорить же ей о причине спешки: хотел посмотреть, как сапожник повезет на озеро и спустит на воду новую лодку. Всю неделю та, поверху красная, посредине зеленая, снизу черная, стояла на дворе, распространяя запах свежей краски. Сапожник увез лодку еще с утра, у дровяного сарая остались лишь заляпанные краской поленья, на которые она опиралась.

— Как у них там?

— Ничего нового.

— Опять дрова пилили?

— Да, кончили.

— Слава богу.

— Спрашивал, почему ты свои не распилила.

— Спрашивал? А ему-то какое дело?

Эрнестина забыла о разбитых яйцах.

— Как ему не стыдно! Всюду ему надо нос совать, командовать. Приехал бы сам да распилил! Как человек может быть таким противным! — не унималась Эрнестина.