Осоковая низина

Алиса приехала в Граки как раз к обеду. Она ехала медленно, чтоб лошадь не вспотела, а потом, стоя на дворе, не простыла. Хотя погода стояла нехолодная и снег уже таял, она тщательно укрыла Максиса, как учил Петерис, лоскутной попоной.

Навстречу выбежал Ильмар:

— Мам!

Мальчик вцепился ей в шубу и прижался. Алиса поцеловала сына в коротко подстриженные волосы, велела немедленно бежать в дом.

— Без шапки! Еще простудишься!

— Тепло!

Осенью, когда Ильмара увезли жить к Эрнестине, Алиса очень боялась, что сын опять отвыкнет от нее, но, к ее удивлению, этого не случилось. Ильмар всегда скучал, ждал мать и, пока Алиса гостила, не отходил от нее ни на шаг.

— Взрослеет, становится серьезнее, — рассуждала Эрнестина.

В приезды Алисы Эрнестина старалась приготовить обед повкуснее, чем в другие воскресенья. И даже, как в далеком Алисином детстве, нередко приглашала на обед гостей. На этот раз пришла барышня Швалковская, граковская акушерка. Пышнотелая женщина лет пятидесяти, с тоненьким детским голоском и неожиданно для ее профессии застенчивая. Она — самая верная подруга Эрнестины, обе состоят в церковном дамском комитете, где они самые неимущие среди богатых хуторянок.

Сперва пили из чашек бульон с хрустящими пирожками, затем наступила очередь мясного рулета. Торжественно звучали неизменные «спасибо» и «пожалуйста». В будни, когда на обед наспех варилась молочная похлебка и жарилась картошка, которую подавали с селедкой, было не до тонкостей, «спасибо» говорили только, когда вставали из-за стола.

— Просто не знаю, как со сладким быть: Женя сливок с завода не принесла…

Не успела Эрнестина пожаловаться, как, постучав в дверь, вошла Женя и вынула из-за пазухи бутылку сливок.

— Не обессудьте! Никак раньше вырваться не могла.

— Да что вы!

Эрнестина, улыбаясь, поблагодарила и приличия ради, пригласила Женю к столу.

— Ой, охотно пообедаю с вами!

В последнее время Женя как-то посветлела, округлилась, на девушку не походила, скорее на женщину, у которой свои взгляды на вещи, свои тайны и свои планы.

— Ну, как живется в «Апситес»?

— Спасибо, хорошо.

— Хозяин по мне не скучает?

— Не знаю.

Довольная своей дерзкой шуткой, Женя продолжала расспрашивать о работах, скотине, о Лизете. Алиса отвечала.

— Не завидую я вам, — вздохнула Женя.

Явился еще один гость: Артур пришел с почты, занес газету.

— Можно вас пригласить пообедать с нами?

Артур отказался. Только издали поздоровался с Алисой.

— Какой симпатичный и обходительный молодой человек, — похвалила его Швалковская.

— Больно тихий, — сказала Женя.

— Он вам не нравится?

— Жить с таким скучно. Уткнется в книгу, словно ничего лучшего на свете нет. На женщин ноль внимания.

— Попробовали бы заинтересовать.

— Пробовала уже.

И Женя рассказала, что шутки ради как-то зашла вечером к Артуру, будто за спичками, повосхищалась для виду книжками, полистала их, даже две взяла с собой, и теперь мучается, каждый вечер читает.

— Стало быть, он все-таки вам симпатичен?

Женя как-то странно усмехнулась, хотела сказать что-то, но осеклась. Вдруг она посерьезнела, встала и поблагодарила за обед.

— Сладкого подождите!

Эрнестина уже взбивала сливки.

— Не хочется. Сыта по горло этими сливками, мутит от них.

Она взяла с вешалки жакет и вышла.

— Ну и язык! — покачала головой Швалковская.

Видя, как задумалась Алиса, акушерка принялась еще строже осуждать молодых женщин. И замолчала, лишь когда Эрнестина поставила на стол красное смородинное желе с только что взбитыми сливками. Голубые, как незабудки, глазки Швалковской засияли удовольствием.

До концерта оставалось несколько часов, и Эрнестина велела дочери снять платье, чтобы ушить его, — в последнее время она сильно похудела.

— Ты опять заболеешь!

— Нет, я чувствую себя хорошо.

Однако глаза Алисы говорили о другом.

— Я, пожалуй, поеду домой, — внезапно сказала она.

— Почему?

— Мне что-то расхотелось оставаться на концерт.

Барышня Швалковская, Эрнестина и даже Ильмар принялись уговаривать Алису не уезжать.

— Будет такая замечательная программа!

— Тебе что, дома в навозе копаться лучше?

— Мама, не уезжай!

Алиса осталась.

Народный дом открыли прошлой осенью, и Алиса еще ни разу не была там. В сущности, здание получилось довольно скромным, но Алисе зал показался просторным и высоким, коричневый бархатный занавес — необыкновенно торжественным, а простые фанерные стулья — чуть ли не роскошными, ведь раньше на концертах в корчме или в риге сидели на сколоченных из досок длинных скамьях.

Народу было много, больше половины зала. Открылся занавес, вышел молодой мужчина, что-то быстро пробормотал и уселся за выдвинутое на середину сцены пианино. Однако гракской публике Бетховен оказался не по вкусу, и тихое перешептывание в зале не прекратилось. Алисе шум не мешал. Хотя она ничего не понимала в музыке, ее увлекло непонятное течение, она ни о чем не думала, ничего не видела, даже артист исчез куда-то, словно растворился в тумане. Алиса прикрыла глаза.

— Что с тобой? — прошептала Эрнестина.

Алиса вздрогнула.