Остаюсь с тобой

Иногда огонь спадал, утрачивая силу. И тогда были видны черная земля, покореженные трубы, скелет грузовика с подъемным механизмом, сгоревшая легковушка, стоявшая на оголенных дисках. Люди с брандспойтами бросались вперед, заливали землю водой, та шипело, покрываясь молочным паром. Потом в земных глубинах снова кто-то ворочал тяжелые валуны, — вырывалось пламя, заслоняя небо черным дымом.

В первый же день на пожар приехал генеральный директор объединения Балыш. Выйдя из машины, которая остановилась поодаль, за леском, он направился — в брезентовом плаще нараспашку — к группке нефтяников. Они стояли с подветренной стороны от скважины и в немом отупении смотрели на пламя.

— Жертвы есть? — не поздоровавшись, спросил у Скачкова, потом, строго вглядываясь в каждого прижмуренными глазами, всем по очереди подал руку.

— Трое, — ответил Скачков. — Один в тяжелом состоянии доставлен в больницу.

— Почему не тушите?

— Нечем тушить. Пожарные машины не могут близко подъехать.

— Подготовили мне сюрпризик, — полоснул Скачкова холодным взглядом Балыш. — И плана нет, и теперь эта стихия… — Подошел к главному геологу Протько, который стоял несколько поодаль, выставив вперед бороду так, точно сушил ее у огня. — Вот вам, дорогой Виктор Иосифович, и вода.

— Удар по скептикам, — усмехнулся Протько, но тут же, спохватившись, прикрыл рот концом бороды, точно вытер ею губы.

— Вы рады катастрофе?

— Конечно, трагедия, что и говорить… Но это удар по тем, кто перестал верить в нашу нефть. А то начали кричать, что больше нефти здесь нет, что высасываем последние капли… Последние капли так не полыхают. Плохо мы знаем свои недра. — И вдруг совсем по-будничному спросил у Балыша: — Может, теперь не станем прекращать разведку?

— Ну, любуйтесь, любуйтесь, — кивнул Балыш и снова вернулся к Скачкову. — Какие меры приняты в ближайших деревнях?

— Дежурят пожарные машины.

— Ответа из министерства нет?

— Нет.

— Поеду позвоню, — вздохнул отчего-то Балыш и поспешил к своей машине.

На третий день приехала специальная пожарная команда. Из больших длинных машин выгрузили реактивные установки. Направляя на огонь шквальные струи воздуха, несколько раз пробовали сбить пламя. Притухая на какое-то время, оно потом вспыхивало с новой силой: газ и нефть, вырываясь из земли, загорались от раскаленных камней и железа.

Пожарники с брандспойтами в руках, прикрываясь высокими жестяными щитами, подходили к огню так близко, что от жара у них подгорали брови.

И только в конце третьего дня, когда пламя само немного свяло, удалось сбить его. Пожарники поливали землю водой, пока не перестал подниматься пар.

Потянуло ветерком. Посветлело в воздухе. Только на краю неба долго еще висела черная туча дыма.

— Ну, что стоишь, милочка? Я же сказала, нельзя, значит, нельзя. Не понимаешь или что? И нечего там… Человек без сознания. Ни спросить, ни сказать, — ворчала старуха в белом халате. Желтоголовая — волосы были покрашены, — крупная и полная, она возвышалась над столом, как копна, глядя добрыми бесцветными глазами.

Катя, казалось, не слышала ее слов. Дежурная встала, вышла из-за стола, загородив собой чуть не весь коридор. Мол, и не пытайся прорваться, не выйдет. Какое-то время женщины молча смотрели в глаза друг другу.

— Вот что, милочка… — более сговорчиво заговорила старуха. — Оставь свой телефончик, как придет в сознание, мы позвоним. Нет телефончика, наш запиши, позванивай. Подумай, что тебе делать здесь среди ночи?

Из приемного покоя, находившегося сразу за столиком дежурной, вышел высокий врач в сопровождении молоденькой медсестры. Виляя круглым задком, сестра зацокала подкованными каблучками в глубину мрачного коридора, а врач, проводив взглядом свою помощницу, спросил, обращаясь к Кате:

— Вы к кому?

Катя молча смотрела на врача серыми глазами, в которых угадывались и отчаяние, и мольба, все сразу.

— К обгорелому, — шепнула дежурная. — А я…

— Пусть пройдет! — разрешил врач и, запустив руки в карманы халата, выставив в стороны острые локти, как-то устало пошел в глубину того же коридора.

— Ну, милочка, если сам разрешил, то, конечно… Только в плащике нельзя. Дай мне его… — Она взяла плащ, повесила на вешалку, которая стояла у стены напротив стола, сняла белый халат, — их несколько висело там, на одном крючке, — накинула халат женщине на плечи, провела ее к дверям, вздохнула сочувственно: — Это же надо — такое горюшко…

Палата была небольшая, с одним окном, завешенным зеленой шторой. Здесь стоял вечерний полумрак. Вдоль стены, головами к окну, стояло две кровати. Одна из них была не занята, на другой, с левой стороны, лежал человек с забинтованной головой. Из-под бинта виднелись только глаза, брови, щеки, подбородок и нос, клином выпиравший на исхудалом лице. Конец носа круглился распухшей синей сливой. На лице отчетливо были видны следы ладоней. Там, где они закрывали кожу, она была светлая, живая, слегка покрытая щетиной. В остальных местах почернела, опалилась.