Остаюсь с тобой

Утром, когда все поднялись, ему вставать не хотелось. Тело было как чужое. Голова болела. Он пересилил себя, встал и, умывшись холодной водой из умывальника, пошел завтракать. Взял поднос, подвинулся к оконцу. Мелькнули руки, ставя на поднос тарелки. Алесич наклонился, чтобы увидеть женщину, но как раз в это время она отошла, повернулась к нему спиной.

— Что застрял у амбразуры? — послышался рядом нетерпеливый голос.

Взяв поднос, Алесич побрел за свой столик в углу. Еще слышал, как тот же нетерпеливый голос просил Катю:

— Красотка, не пожалей еще черпачок каши!..

Алесич поставил поднос с тарелками на стол, поковырялся вилкой в каше, выпил компот. Жажда не прошла. Попросить еще компота не отважился. Боялся встретить ее равнодушный взгляд.

Он сидел и ждал, когда Катя выйдет убирать посуду и, может, сама спросит, чего ему еще надо. Вот все вышли. И тогда Катя вдруг запела. Не очень громко, но ему, Алесичу, было хорошо слышно. «А что ей? — подумал Алесич. — Выспаться успела, нефтяники наговорили ей комплиментов, вот и развеселилась. То, что она разоткровенничалась с ним ночью, еще ничего не значит. Она рассказала бы то же самое всякому, кто очутился бы в то время около нее. Если бы она хоть немного заинтересовалась им, Алесичем, то сейчас выглянула бы в оконце или подошла бы к нему. А может, она вообще забыла о ночном разговоре? Привыкла. И правда, легкомысленная женщина. Красивая. Ну и что? Мало ли их таких, красивых? Есть и еще красивее. А потом, он, Алесич, не мальчик, знает, что красота не самое главное в женщине. У него была уже одна такая красавица. Лучше бы не встречаться ему с нею. И эта… Ну посмотрела на него, как ему показалось, сочувственно. Может, она так на каждого смотрит. А он, дурак, вбил себе в голову невесть что».

Алесич встал, пошагал в бытовку, не оглядываясь.

Твердая, чуть влажная роба из толстого брезента показалась тяжелой. Пластмассовая каска сжимала голову. Пока Алесич поднимался по лестнице, останавливался несколько раз. Пот заливал глаза. Затекали руки и ноги. Были такие моменты, что думал, не устоит на лестнице, сползет вниз. Едва добрался до своей люльки. Постоял, отдыхая. Его обвевал прохладный ветерок. Алесич надеялся, что вялость скоро пройдет и он выстоит вахту. Сейчас начнут поднимать трубы. Перехватывать их крюком и ставить на место не так тяжело. И все же первую свечку он прозевал. Она затанцевала между металлическими балками. Чуть не огрела его по голове, когда он наклонился, чтобы перехватить ее. Снизу замахал кулаком мастер. Он что-то кричал, но что именно, из-за рева дизелей нельзя было разобрать. Вторую свечку Алесич подхватил удачно, поставил на место, а третью опять прозевал. Брал ее, кажется, по всем правилам, а она, как живая, выгнулась, ускользнула в сторону, затанцевала.

Гул дизелей стих. Мастер остановил подъем буровых труб. Махнул рукой Алесичу: «Слезай!..» Спускаться было легче, чем подниматься. Но усталость, вялость, все равно чувствовались.

— Что с тобой? — встретил его Рослик. — Может, ты того?

— Ночь не спал, — пожаловался Алесич. — Что-то с головой…

— Дыхни!

Алесич оглянулся. Бурильщики, толпясь у ротора, следили за ними.

— Отойдем, Степан Юрьевич, — взял мастера под руку.

Когда они по железным ступенькам спустились с буровой на землю, Алесич вяло усмехнулся:

— Слушайте, мастер, я одному дыхнул, так до сих пор лечится. Но тебе дыхну, а то и правда подумаешь. Запомни только, чтобы это было последний раз. Не люблю, когда меня нюхают. — Нагнувшись, он дыхнул в лицо мастеру. Еще? Или хватит?

— Хватит, — буркнул тот. — Идите спать, если и в самом деле не спалось… — Подался снова на буровую, но вдруг увидел легковушку — ехало начальство — и вернулся, поспешил ей навстречу.

Алесич зашел в бытовку, переоделся, прихватил с собой чей-то ватник и прямиком подался в рощицу. Под ногами шуршала подсохшая трава. На кустах орешника, как застывшие солнечные зайчики, светились редкие золотистые листья. Вышел на поляну, где вокруг дуба стояли обелиски. Алесич и забыл о них. Еще когда-то школьником приезжал сюда с классом, и с того времени ни разу не довелось здесь бывать. Вокруг стояла такая тишина, такой покой, что его потянуло на сон. Алесич присел под дубом, прислонился спиной к шершавой, пригретой солнцем коре. Кажется, если бы не стук крови в висках, заснул бы сразу. Он сидел, закрыв глаза, дышал воздухом, пропахшим прелыми листьями и подсохшей травой.

— Я думал, ты на вахте, — послышался рядом знакомый голос.

Алесич разлепил глаза и увидел Скачкова. Тот стоял перед ним — в кожаном пиджаке, в заляпанных глиной кирзачах, без шапки. Лицо и лысину прихватило солнцем, и они уже не были такими белыми, как тогда в деревне.

— Снял меня с вахты мастер, — признался Алесич. — Что-то нездоровится.

— Может, в поликлинику подбросить?

— Не-ет, — улыбнулся Алесич. — Я знаю свою болезнь. День-другой пройдет. Только бы удержаться.

— Держись…

— Не подведу, — поднялся Алесич. — Если не удержусь, Валерий Михайлович, то сам подам заявление. Так что… А как у вас?