Остаюсь с тобой

Закрепив подъемную вышку оттяжками, начали поднимать штанги. Их складывали здесь же, рядом со скважиной, одну на другую, как обычно складывают длинные жерди. Штанги были замасленные, с прилипшими к ним наплывами парафина, комками песка и глины.

Все работали молча и сосредоточенно, без суетни, точно выполняя команды своего бригадира.

Незаметно минула половина дня.

Машинист подъемной установки — фамилия у него была Запорожец, хотя он ничем не походил на запорожца, какими их рисуют в книгах, — несколько раз довольно многозначительно поглядывал на солнце.

— Тарас, глаза ослепишь, — заметил ему Мустафаев. — Поднимем штанги, поедем на обед.

Подняли обломанную штангу. Ее конец был тонкий, заостренный. Она и обломилась в этом, тонком месте.

— Перетерлась, — сказал Мустафаев и махнул машинисту, чтобы тот глушил двигатель. — Или в скважине где-то изгиб, или песчаная пробка, одно из двух. Вот что, Степан, — обратился бригадир к водителю «рафика», — поедешь в цех. Пусть сейчас же подбросят пару новых штанг. Может, и еще какую-нибудь придется менять. И колокол. Без него остальные штанги мы не поднимем. По дороге подбросишь нас в столовку. Сам пообедаешь после. Ну, товарищи, по коням, как говорят у нас на Кавказе.

Все сели в «рафик». Когда отъехали немного, Мустафаев сказал Алесичу:

— Будешь хорошим ремонтником. У тебя есть реакция. Я наблюдал. Для ремонтника реакция — все. В нашем деле, бывает, и секунда много значит…

В коридоре столовой сняли брезентовые куртки, повесили на крюки, помыли руки и направились в зал. Там уже никого не было. Официантки прибирали помещение.

— Салям алейкум! — поздоровался Мустафаев, взял поднос и прошел в раздаточную.

Ели, как и работали, молча и сосредоточенно.

Алесич вдруг услыхал, как кругом задвигались. Глянул — все смотрят в одну сторону, куда-то за его спину.

— Добрый день! — послышался тихий Катин голос. — Приятного вам аппетита!

Оглянулся. Встал за столом, чувствуя, как лицо покрывается испариной. Какое-то время стоял молча, не в силах пошевелить онемевшим языком.

— А я смотрю, смотрю, ты это или не ты?

Загремели табуретки. Ремонтники как по команде поднялись и вышли.

— Давно ты здесь? — чуть сдержанный смех Кати. Ее серые глаза радостно заблестели.

— А ты? — выдохнул Алесич.

— Пару недель.

— Я тоже… — набрал полные легкие воздуха Алесич и заговорил уже более спокойно: — Уволился с триста пятой сразу после тебя. Что случилось? И не сказала…

— Долго рассказывать.

— Может, встретимся? Ты во сколько кончаешь?

— В восемь…

— Зайти за тобой?

— Зайди, — как-то безразлично сказала Катя и, взяв посуду, пошла на кухню.

Алесич стоял и смотрел ей вслед, пока Катя не скрылась в дверях. Теперь его смутило то, что она так спокойно рассталась с ним. Будто была недовольна чем-то. Будто ей все равно, встретятся они в восемь или не встретятся. И он тоже хорош. Можно было поговорить, никто им не мешал. Но поздно, не побежишь же вслед.

Вышел из столовки, присоединился к товарищам, что топтались, балагуря, в ожидании «рафика».

— Друзья! — весело начал Тарлан Мустафаев. — Позор, позор бригаде, если такое солнышко взойдет над другим трудовым коллективом. Дорогой наш Алесич, честь нашей бригады в твоих руках. У меня, друзья, такое предложение. Если Алесич не завоюет эту сероглазую, мы исключим его из бригады. Кто «за»?

Все дружно подняли руки.

Когда подъезжали к скважине, Мустафаев, наклонившись к самому уху Алесича, спросил:

— Во сколько надо?

— В восемь.

— Отпустим.

Работал Алесич, как во сне, почти не сознавая того, что делает. Перед глазами стояла Катя. Снежным комом нарастали слова, которые он сегодня скажет ей. Когда же Алесич слишком уж погружался в свои мысли, к действительности его возвращал окрик кого-либо из рабочих или даже самого бригадира. Но никто не укорял, не злился. Понимали, что творится у мужика на душе.

Время приближалось к восьми, а штанги еще не успели опустить. Алесич заволновался, раза два растерянно глянул на часы. Это усек бригадир.

— Слушай, — сказал он. — Бери «рафик» и поезжай. Без тебя справимся. Настоящий джигит не должен опаздывать. Машину назад пришлешь.

В окнах столовки еще горел свет, бросая желтые пятна на серый асфальт перед зданием, на клумбу-холмик с почерневшими стеблями от бывших цветов. Алесич стоял поодаль, в темноте, куда не доставал свет, не спуская глаз с дверей.

Подошел старенький автобус. В окнах столовки потух свет. Теперь сверкала только лампочка над дверьми. Какое-то время спустя женщины с тяжелыми сумками направились к автобусу. Последней показалась Катя — в белом платочке и темном пальто. Заперла дверь, постояла, огляделась.

Алесич подался ей навстречу.

Катя махнула водителю рукой, давая знак, чтоб ехали, ее не ждали. Воздух наполнился чадным бензиновым перегаром, автобус тронулся, стал поворачивать на дорогу, ощупывая ее фарами.

Дорога шла через поле, блекло освещенное молодым месяцем. Впереди мигал огнями Зуев. Сбоку от цеха подготовки нефти колыхалось слабенькое пламя.

— Я искал тебя, — сказал Алесич.

— Я знала. Поэтому и осталась здесь.

— Почему же ты тогда ничего не сказала?