Остаюсь с тобой

— А зачем? — засмеялась Катя.

Алесич насупился. Какое-то время они молчали. Она шла, повесив на плечо небольшую сумочку, размахивая свободными руками. После кухонной жары ей, наверное, приятно было шагать полем и дышать прохладным вечерним воздухом. Алесич смотрел на нее, такую близкую и таинственную при слабом, призрачном свете месяца, и злился, что все слова, которые он запасал для нее, точно вымело из головы. И уже на подходе к городу, понимая, что там, на осветленных улицах, он ничего ей не скажет, решительно начал:

— Слушай, Катя. Я имею приказ своего бригадира Тарлана Мустафаева. Он сказал, что если я не завоюю тебя, то исключит меня из своей бригады… Вот так, Катя.

Она глянула на него блестящими, темными в ночной серости глазами:

— А без приказа ты… не можешь?

15

Генеральный директор позвонил Скачкову на квартиру рано утром. Скинув с себя одеяло, Скачков бросился к телефону. По голосу сначала не узнал Дорошевича.

— Скачков слушает, — крикнул встревоженно в трубку. Его всякий раз пугали ранние звонки: такой порой звонили, когда случалась авария.

В трубке раздался спокойно-хрипловатый голос усталого человека.

— Дорошевич звонит…

— Доброе утро, Виталий Опанасович, — сдержанно поздоровался Скачков.

— Извините, Валерий Михайлович, что рано беспокою. Знаете, старику не спится.

— Откуда звоните, Виталий Опанасович?

— Из своего кабинета.

— Как отдыхали? Как чувствуете себя?

— Вы, Валерий Михайлович, сразу хотите слишком много знать… Будем считать, что все нормально, раз на работе. Как у вас?

— Можно считать, что тоже все нормально.

— Это хорошо, — какое-то время в трубке слышалось только тяжелое дыхание. — Однако мне показалось, что в вашем голосе мало уверенности.

— Вы же знаете, как дается план.

— Примерно… А все же — как с планом?

— Держимся на уровне. Вот уже какой месяц без срывов. Бывает, что и перевыполняем.

— Это хорошо, — опять тяжелое дыхание в трубке. — А как насчет перспектив? Как вы представляете себе завтрашний день промысла?

— Я, Виталий Опанасович, могу ответить вашими же словами, — засмеялся Скачков. — Слишком много хотите знать сразу. А если серьезно, то я считаю, что все то, что делаем сегодня, — стараемся обновить оборудование, отремонтировать, войти в нормальный ритм, — это работает на завтрашний день. Надеемся, что комиссия подведет итоги, тогда тоже кое-что прояснится.

— Валерий Михайлович, — прервал его Дорошевич. — Я хочу подъехать к вам. Посмотреть, как и что там, поездить.

— Собрать коллектив?

— Не надо. Хочу встретиться только с вами. Есть о чем потолковать…

Разговор был как будто рядовой, обыкновенный — мало ли таких разговоров бывает, когда человек занят серьезным делом, — но Скачкова он растревожил не на шутку. Особенно его задел вопрос о перспективах промысла — этот Дорошевич точно нутром чует, чем испортить ему настроение… И он испортил-таки, угодив в самое больное место. И больным это место было совсем не потому, что Скачков не придавал значения перспективам, завтрашнему дню промысла, а просто из-за повседневной суеты не находил времени основательно все продумать, посоветоваться со своими специалистами и сделать какие-то выводы. Правда, несколько раз он собирался сделать это, но ему всегда что-то мешало, что-то срочное и неотложное. Видно, стоит отбросить все, даже самое-самое срочное, и поговорить о перспективе. Но сначала он сам должен более конкретно представить, чего он хочет, что он скажет подчиненным. Не только же их слушать.

Обо всем этом хотелось подумать, подумать сейчас, перед встречей с Дорошевичем, поэтому Скачков решил идти на работу пешком. В конторе, стоит переступить порог, начнутся телефонные звонки, пойдут посетители, — тут не то что сосредоточиться — бывает, дух перевести некогда.

Машину, которая приезжала за ним осенними дождливыми утрами, предложил жене.

— Что ты? — отказалась Алла Петровна. — По дороге в школу и из школы только и подышать свежим воздухом.

Еще держались утренние сумерки. С деревьев срывались крупные капли и с шорохом падали в привядшие листья, которые ветер заметал под заборы. Дым из труб вываливался на мокрые крыши домиков, принадлежавших частникам, наполнял синевой притихшие палисадники, выползал на улицу. Пахло поджаренным салом и подгорелым луком. Низко над землей плыли тяжелые тучи. Небо насупилось, опустилось ниже. Хоть бы не было дождя, подумал Скачков, а то зарядит, не очень-то поездишь со старым и больным Дорошевичем.