Остановившиеся часы

— Я родственник Савельевых, — пояснил Асташев. — Они тут недалеко живут… А с дядей Славой мы знакомы… — Он чувствовал себя неловко, будто в чем-то провинился перед старушкой. Несмотря на возраст, она выглядела проницательной, себе на уме, что совсем не вязалось с тем образом, который представлял до встречи с ней Асташев.

— Так вы пройдите ко мне пока… — вдруг смягчилась она. — Надя с час как ушла к своим, а Оксанка должна скоро подойти.

— Спасибо, не беспокойтесь, — отказался было от предложения Асташев. — Я здесь подожду.

— А чего вы тут будете? Капает… Пройдите, пройдите…

Он шагнул под навес. Сняв в передней туфли, прошел в маленькую комнатку с образами в углу и занавешенными крохотными оконцами.

— Садитесь вот, — старушка указала на стул возле оконца. Асташев сел на жесткий круглый стул с длинной поскрипывающей спинкой, опершись руками в колени и невольно обратив взгляд на икону. Иссохший, с жидкой бороденкой лик святого с тихой скорбью смотрел, как сквозь него. А на другой стене висели старые фотографии… Чернобородые, в широких подпоясанных рубашках мужчины, женщины в платках, держащие на руках младенцев. Они все любили фотографироваться вместе. К Асташеву пришло ощущение этой ушедшей, неизвестной ему жизни. Так у него бывало всегда, когда он приходил к бабушке Агриппине, маминой матери, еще в те, детские годы, и оставался у нее по каким-то причинам ночевать. Ее комната была похожа на эту, как две капли воды. И запах как будто тот же самый. Бабушка Агриппина собирала разные травы, сушила их, потом делала настои. Асташев сидел на стареньком диванчике, разглядывал фотографии, которые давала ему бабушка, а она тем временем что-то хлопотала по хозяйству и постоянно говорила, говорила… Рассказать ей было о чем… В Первую мировую ушел воевать ее отец, прадед Асташева. Вот тут, на фотографии, он в шинели стоит рядом с женой и дочерью Агриппиной, которой тогда было четырнадцать лет… Темноглазая девочка смотрит в объектив, а он уже из будущего как бы заглядывает через завесу времени, понимая, что все у этой девочки впереди — Гражданская война, смерть отца, а позже смерти его братьев от пуль пьяных красноармейцев, когда брали банду известного в округе Линькова, а старший брат отца у него вроде как закадычный друг был… а младший — тот совсем ни при чем, семнадцать годков ему в ту пору было, он был ровесник Агриппины, последыш от второго брака ее деда Тимофея… потом голод, мать умерла на ее руках. Подалась Агриппина в город, вышла замуж за рабочего Николая, а вскоре у них дочка родилась — мать Асташева… В сорок третьем дед Николай сгорел в танке. Агриппина с дочкой и соседями ушли из разрушенного бомбежками города, скрывались на дальних хуторах, в морозную зиму потомки древних даков и германцев сдавались в плен батальонами, сухощавый фельдмаршал подписал акт о капитуляции, бабушка и мать Асташева вернулись в город, где долго еще неубранные трупы своих и чужих оставались под завалами, бабушку взяли в охрану пленных немцев, начавших восстанавливать город…… дома по кой тоже они строили, добротно, хорошо, с чисто немецкой старательностью…

Асташев забылся, сидя в чужом доме, воспоминания тревожили душу, еще раз подтверждая известную истину — от прошлого не уйдешь, не скроешься, оно напомнит о себе даже тогда, когда ты ждешь этого меньше всего…

— Ну, — сказала старушка, выходившая во двор. — Пришли, кто-то пришел.

— Да? — откликнулся Асташев и рывком поднялся, как бы стряхивая с себя задумчивость. — Так я пойду. Спасибо вам еще раз…

— А вы, случайно, не из милиции будете? — вдруг спросила старушка, остро взглядывая на него бесцветными, но неожиданно еще очень живыми глазами. Она словно и забыла, что он родственник Савельевых и вроде как знакомый Логинова.

— Нет, — ответил чуть удивленно Асташев. — А почему вы так подумали?

— Так должна же быть милиция?

— Нет. Я не из милиции, — сухо повторил он, выходя из комнаты. Любопытство старушки напоминало обычное любопытство всякого живого к тайне смерти.

«Выходит, и ей это интересно по-прежнему?..» — мелькнула у Асташева неясная мысль, как будто старушка была откуда-то из другого мира, где все — иначе. И страха смерти не существует.

Он нашел Оксану на кухне. Она сидела одна, устало положив руки пред собой на стол и безразлично глядя вниз, на трещины старого, давно не крашеного пола. Когда она оглянулась на него, в глазах ее что-то отразилось, вроде призыва и сожаления, но тут же пропало и опять взгляд ее стал равнодушным, ничего не воспринимающим.

Асташев тихо сел напротив, не решаясь прервать молчание.

— Ты знаешь? — спустя немного, спросила она.

— Да, знаю.

— Его недавно нашли и увезли в морг. Завтра в два часа похороны.

— Уже?

— Да. Утром его привезут.

— Я хочу чем-нибудь помочь.

— Ничего не надо. Все уже делают.

— Ты одна здесь?

— Да. Но Надька скоро может прийти…

— У вас больше никого нет?

— Есть… Завтра придут… Все завтра… — повторяла она безразличным голосом.

— Я пойду? — тихо спросил Асташев.

— Да чего ты?.. — она повела глазами. — Сиди… Теперь ничего уже не сделаешь.

В дверь постучали.