Каллахэна, как и многих других людей в схожей с ним ситуации, подвела технология. У него сломался работающий от солнечной энергии прибор, добывающий воду из влаги воздуха. Внутреннее покрытие плота начало трескаться, а водонепроницаемая крыша распадаться. Дождевую влагу, которая собиралась на крыше, невозможно было пить, потому она была отравлена испарениями пластика: «Надо избавиться от этой мерзости… но и вылить жалко; зажимаю нос и выпиваю все до дна». Кто произвел этот плот? Определенно производитель не провел его испытаний на море в течение нескольких месяцев. Не будем забывать, что Каллахэн имел большой плот, рассчитанный на шестерых, который считался роскошью на одного человека. Но на нем он даже не имел возможности растянуться в полный рост и вынужден был спать, поджав колени. Каллахэн сумел выжить лишь потому, что постоянно чинил свое так называемое «профессиональное оборудование». Как говорится,
Чем больше Каллахэн принимал свой новый мир как нечто совершенно естественное, тем больше он воспринимал его рациональной частью мозга, отвечающей за волевое усилие. Если вы становитесь частью этого мира и делаете этот мир частью себя — вы можете добиться всего. Окружающий мир, в котором вы вынужденно оказались, нужно принимать и признавать в буквальном смысле слова. Каллахэн звал дорад «мои собачонки» или «собачьи мордашки». Спинорогов он именовал «дворецкими за их важный вид, напоминающий о крахмальном воротничке». Свой плот Каллахэн окрестил «резиновой уточкой». А место, где хранил разделанную рыбу, называл «мясной лавкой».
Принимая окружающий мир, мы неизменно сохраняем свое «я», помним о том, что хотим и что нам нужно. Так или иначе, но нам необходим душевный покой, потому что даже в самых критических ситуациях людям следует и отдыхать, и занимать свой ум чем-то приятным. Воспоминания всегда помогают обрести спокойствие и поддержать дух:
Дневной зной в самом разгаре. Палящее солнце над головою поджаривает мою пересохшую кожу <…> Воображаю себе, что валяюсь на антигуанском пляже. Через мгновение я поднимусь на ноги и схожу за стаканом холодного ромового пунша — торопиться мне некуда, а я и не спешу[64]
.Фактически это перекличка с Ремарком:
В небо взвиваются осветительные ракеты, и я вижу перед собой картину: летний вечер, я стою в крытой галерее во внутреннем дворе собора и смотрю на высокие кусты роз, цветущих в середине маленького садика, где похоронены члены соборного капитула. <…> Во дворе ни души, невозмутимая тишина объемлет этот цветущий уголок, теплое солнце лежит на толстых серых плитах, я кладу на них руку и ощущаю тепло. <…> Картина ошеломляюще близка, и, пока она не исчезает, стертая вспышкой следующей ракеты, я чувствую себя там, в галерее собора.
Жизнь Каллахэна, по его собственному признанию, протекает одновременно в реальной действительности и в мире фантазии; он чувствует себя обладателем нескольких миров: прошлого, настоящего и будущего, — и только в его реальном мире «воцарился ад», а остальные миры прекрасны и недоступны для злых сил:
Мне отчаянно хочется оградить их от страданий и уныния, чтобы я в любой момент мог найти там прибежище. Как опытный демагог, я заговариваю себе зубы этими сказками, отчетливо осознавая истинную реальность, от которой зависит мое бытие[66]
.