Оставь мир позади

– Единственное, что он сделал, – это был внимателен и выяснил, что Бац совершенно не случаен. Он всегда появлялся с определенной последовательностью. Эта информация была на виду, но никто никогда не удосуживался ее поискать.

У богачей не было морального авторитета. Они просто знали, где находится Бац.

– Это интересно, – сказала она, ясно дав понять, что интересным ей это не кажется. Где же дети? – Я рада побыть вдали от работы какое-то время. Не поймите меня неправильно – мне это интересно, то есть помогать людям рассказывать истории их компаний, помогать им находить потребителя, устанавливать эту связь. Но это целая дипломатия. Это утомляет.

Джордж продолжал:

– Мой наставник был одним из первых чернокожих в фирме на Уолл-стрит. Однажды днем мы ели ланч – ланч! Мне был двадцать один год. – Как объяснить, что он раньше и помыслить не мог о том, чтобы есть ланч в ресторане, не говоря уже о таком – с коврами, зеркалами, латунными пепельницами и заботливыми девушками в униформе, с волосами, собранными в высокие хвостики? Он пришел без галстука, и Стивен Джонсон отвез его в «Блумингдейл» и купил ему четыре галстука от Ральфа Лорена. Д. Х. не знал, как их повязывать: те, что он носил на Рождество, пристегивались.

– Мне всегда казалось, что женщинам на работе нужно держаться вместе. А может, и повсюду. Без моих наставниц я бы ничего не достигла.

Это было не совсем так. Аманда работала на женщин, но втайне предпочитала работать с мужчинами. Их побуждения были такими простыми.

– Он сказал мне: «Мы все машины». Вот и все. Ты можешь выбрать суть той машины, которой являешься. Мы все машины, но некоторые из нас достаточно умны, чтобы определять свои собственные программы.

Стивен Джонсон сказал тогда: лишь глупцы верят, что восстание возможно. Капитал определяет все. Можно либо подстроиться под него, либо думать, что ты его отверг. Но второе, сказал Стивен Джонсон, это заблуждение. Ты либо собираешься разбогатеть, либо нет. Нужно лишь выбрать. Они со Стивеном Джонсоном были людьми одного склада. Он был тем, кем был, – патриархом, умницей, мужем, коллекционером изысканных часов, путешественником из первого класса, – потому что он выбрал им быть.

Аманда потерялась. Они говорили про самих себя, а не друг с другом.

– Нужно любить то, что делаешь.

Находил ли он это важным, или же постепенно пришел к этому, как супруги в договорном браке со временем обретают в результате сделки что-то вроде привязанности?

– Я счастливчик.

Жара очищала как оргазм, как высмаркивание носа. Жаркое солнце, горячая вода, но энергия оставалась: она словно вернулась с пробежки по району, или подремала, или сделала несколько подтягиваний. Она ждала, когда Клэй поедет по дороге. Прошел час, верно? Она прислушивалась в ожидании звука машины.

Они должны уехать. Если они правильно рассчитают время, то будут дома к ужину. Могут побаловать себя в одном из ресторанов по соседству, что были немного дороговаты для того, чтобы они стали в них завсегдатаями.

Она, конечно, не знала, что Клэй думал о том же. Не знала, насколько хорошо они подходят друг другу.

Во дворе было тихо, не считая бурления пара в джакузи. Она посмотрела на лес, и ей показалось, что она увидела какое-то движение, но не смогла различить тела детей. Когда-то давным-давно она думала, что мать должна это уметь, но потом она отвела малышей на детскую площадку и сразу же потеряла их в море маленьких человечков, не имеющих к ней никакого отношения. Она была счастлива, что ее дети были друг у друга, что они были достаточно детьми, чтобы заблудиться в своих играх, топая по лесу, как делали деревенские ребята в ее воображении.

Она просто сидела, не делала ничего больше, когда оно случилось, когда что-то произошло. Раздался шум, но слово «шум» не вполне подходило. Оно было недостаточно исчерпывающим, или, возможно, шум никогда невозможно описать словами. Что есть музыка, если не шум: могут ли слова описать Бетховена? Да, это был шум, но такой громкий, что он почти обрел физическое присутствие, и такой внезапный, потому что прецедентов у него, конечно же, не было. Сначала было ничто (то есть реальная жизнь!), а затем прозвучал этот шум. Конечно, они никогда раньше не слышали подобного шума. Ты не просто слышишь такого рода шум; ты переживаешь его, выносишь его, принимаешь его в себя, становишься его свидетелем. Можно было честно сказать, что их жизни разделились пополам: на период до того, как они услышали этот шум, и на период после. Это был шум, но это была и трансформация. Это был шум, но и подтверждение. Что-то произошло, что-то продолжало происходить, оно длилось, и шум был тому подтверждением, равно как и загадкой.

Понимание пришло потом. Так устроена жизнь: меня сбивает машина, у меня сердечный приступ, эта фиолетово-серая штука, появившаяся у меня между ног, – голова нашего ребенка. Епифании. Они были концом цепи событий, невидимых до тех пор, пока не приходило озарение. Приходится возвращаться назад и пытаться понять. Вот что делали люди, вот как люди учились. Да. Так. Это был шум.