Оставь страх за порогом

– Лично мне уже некуда спешить. – Самохин сцепил пальцы рук, которые дрожали, выдавали волнение. – Без экскурса в прошлое многое станет непонятным. Начну издалека. Вначале представлюсь: Фомин Михаил Михайлович, ротмистр, 1880 года рождения, православный, почти четверть века без страха и упрека, служил империи, которую считал незыблемой, единой, неделимой. Искоренял всякую крамолу, антиправительственные действия противников законной власти. Боролся с террористами, осуществлял поиск подпольных типографий, мастерских по производству бомб, захватывал доставляемую из-за границы подтачивающую самодержавие печатную продукцию и оружие, участвовал в налетах на конспиративные квартиры эсеров, меньшевиков, большевиков, бундовцев… Службу начал в глубокой провинции, но благодаря рвению, довольно скоро перевели в Киевское охранное отделение, затем в Петербург, в Департамент государственной полиции Министерства внутренних дел.

Самохин (точнее, Фомин) сменил на колене ногу, ниже опустил на грудь голову.

– Сыск в России осуществляло Третье отделение собственной его императорского величества канцелярии, так называемое надзорное «голубое» ведомство, созданное еще в 1826 году Николаем I. Полицейская машина, как хорошо смазанный механизм, успешно действовала десятилетиями, крайне редко совершала холостые обороты. Из года в год я поднимался по служебной лестнице, трудился в поте лица своего, получал поощрения, награды. Не подсиживал сослуживцев, не шагал по их трупам, перед начальством не унижался, не курил ему фимиам. Во время наружного наблюдения за объектами истоптал не одну пару обуви. Как легавая, вынюхивал, находил след, по которому шла из-за кордона запрещенная литература, динамит, оружие. Обнаружил ряд подпольных типографий, содействовал аресту сотни революционеров, которых отправляли на виселицы, в казематы, ссылки. По примеру талантливых провокаторов Азефа, Малиновского пролезал в ЦК антиправительственных партий, что помогло своевременно арестовать верхушку, так сказать, «голову» организации. По заданию начальника Московского охранного отделения Зубатова насаждал среди рабочих «полицейский социализм». Лебединой песней считаю организацию покушений на министра внутренних дел, шефа жандармерии Плеве[71], московского генерал-губернатора, Великого князя Сергея Романова[72], председателя Совета Министров Столыпина[73]. Покушения были крайне необходимы для внедрения в ряды подпольщиков наших осведомителей, увеличения финансирования охранного отделения. Жизнь с карьерой катились как по маслу. В мечтах я видел себя начальником контрразведки всей империи, но грянул февраль семнадцатого, за ним март, и радужные мечты улетучились. В ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое февраля участвовал в аресте наиболее активных членов Русского бюро ЦК РСДРП и студентов, как говорилось в приказе: «За подстрекательство к забастовкам, беспорядкам». Утро двадцать шестое встретил в усиленном наряде у Гостиного двора. Стоило появиться колонне демонстрантов с флагами, припал к пулемету, нажал гашетку. Не ведал, что прошлое никогда не вернется, жизнь дала крутой виток, что придется спасаться от восставших, прятаться в винном подвале. Среди бочек, штабеля бутылок провел бессонную неделю, затем с припасенными заранее документами на новое имя укатил под Одессу к немецкому колонисту. Чувствовал себя выброшенной из воды на сушу рыбой, когда узнавал о возникшем в стране хаосе, открытии фронта, братании русских частей с противником, поднятых на штыки офицерах. Когда к осени революционный огонь чуть поугас, вернулся в столицу. Вновь покинул Петроград после переворота, названного Великой социалистической революцией. Не желая быть убитым одним из «крестников», кого в свое время упрятал за решетку, отправил в ссылку, стал заметать следы, менять города, пристал к формирующейся на юге Добровольческой армии, где встретил генерала Климовича. За пару суток до оставления армией Крыма получил приказ внедриться в командный состав Красной Армии и подтачивать советскую власть изнутри.

Магура, Долгополов и Горелов терпеливо слушали излияния арестованного, который то и дело прикладывался к кружке с водой.

– В Севастополе удачно сыграл роль контуженного, недолго провалялся на койке в госпитале, вошел в новый коллектив, заимел друзей среди сослуживцев. Меня ценили за боевое прошлое, фронтовое ранение, исполнительность, работоспособность, умение быть со всеми на дружеской ноге, отзывчивость на чужое горе. С Украины перевели в Поволжье. Еще немного, и получил бы перевод в новую столицу, в Реввоенсовет республики, повышение в звании, должности…

Фомин говорил точно для себя одного, смотрел мимо сидящих перед ним.