В квартиру на улице Зареченской постучали в конце августа после заката. Женщина на кухне сняла с керосинки кастрюлю, пошла открывать и увидела переминающегося с ноги на ногу старика с бамбуковой палкой.
– Извиняюсь за причинение беспокойства, но позарез нужно повидать племянничка почившего в бозе Карпущенко.
Женщина крикнула в глубину квартиры:
– Сережа, до тебя пришли.
В коридоре с полотенцем на плече появился Горелов.
– Ты, стало быть, племянник безвременно усопшего Павла Петровича?
– Ошибки нет, – признался Горелов.
– Хорошо знал твоего дядюшку, – признался старик, – пусть земля будет ему пухом. С давних пор закадычные друзья, как говорится, водой не разлить.
– Друзьям дяди всегда рад.
– С опозданием дошла печальная весть, иначе обязательно приехал бы, проводил в последний путь. Переписывались, в праздники и в дни ангела непременно поздравляли друг друга. Последнее послание пришло в июне, из него узнал, что ложится на операцию, комнату оставляет на племянника. Признался, что души в тебе не чает, во всем, вплоть до мелочей, доверяет.
– Один я был у него родственник, – подтвердил Горелов. – Сам я проживал в совхозе, с дядюшкой виделся не реже раза в месяц, когда приезжал в город прибарахлиться мануфактурой. Еще проводил у него отпуск, чтоб вволю поплавать в Волге: у нас-то ни речки, ни пруда. Как приболел дядюшка, тотчас поехал.
– Долго дядюшка хворал?
– После приступа в больницу увезли. Сразу прооперировали, да только неудачно, – Горелов достал с полки буфета начатую бутылку водки, две рюмки, принес из кухни тарелку с приправленными горчичным маслом помидорами, огурцом. – Помянем дядюшку.
Когда выпили не чокаясь, Сергей завел патефон, поставил на диск пластинку, и в комнате зазвучало ставшее популярным в Союзе аргентинское танго, исполняемое чуть ли не на всех танцплощадках:
– Дядюшка сильно любил эту музыку, – грустно сказал Горелов. – Чуть выдавалась свободная минута, завсегда слушал.
Старик вытянул из кармана выцветшую фотографию.
– Давненько снимался с твоим дядюшкой. Жаль, порвалась карточка.
– У дядюшки подобная хранилась, тоже с оторванным уголком, – Горелов выдвинул ящик буфета, положил перед гостем точную копию первого снимка.
Старик выпрямился, перестал походить на придавленного тяжелой жизнью, болезнями, теперь за столом сидел жилистый мужчина неопределенных лет.
– Все сходится. Вещественный пароль лучше словесного, последний можно забыть, спутать. Инструктировать не стану, знаю, что был первым помощником дядюшки. Как давно привлечен к работе?
– В прошлом году, – Сергей привстал, но старик властно остановил.
– Сиди. Верим рекомендации Кукарачи, видимо, хорошо себя проявил. Где трудишься?
– На том же заводе, где прежде работал дядюшка. Приняли без проверки, как близкого родственника умершего, направили в номерной цех.
– На память не жалуешься? – с каждой очередной фразой голос старика становился жестче.
– Пока нет. Коль потребуется запомнить, запишу.
– Это строжайше запрещено. Все будешь держать в голове. Первое орудие разведчика – его память. Ближе к зиме пришлем радиста. Найдешь ему жилье, обеспечишь документами, работой. Пароли прежние: игра грампластинки и фотокарточка. Кстати, причитающееся Кукарача денежное довольствие в рублях переходит к тебе, марки станут зачислять на твой счет в банке.
– Премного благодарен, – поблагодарил Горелов.