Осточерчение

«Тот, кто больше не влюблён – всемогущ», – говаривала
Рыжая, и я всё никак не освоюсь в этом чувстве
преувеличенной, дезориентирующей лёгкости бытия,
такой, будто ослабили гравитацию и сопротивление
воздуха, и стоит тебе помахать рукой кому-нибудь, как
тебя подбрасывает над землёй на полметра; раньше была
тяжесть, и она центрировала; ты умел балансировать
с нею, как канатоходец; теперь ты немножко шалеешь
от дармовой простоты жизни – и своей собственной
абсолютной к ней непричастности.

Там, где всегда болело, не болит, а в этом городе

принято осматривать друг другу раны, шелушить корки,
прицокивать языком, качать головой и сочувствовать; если
ты чист и ни на что не жалуешься, окружающие мгновенно
теряют к тебе интерес и переключаются на кого-нибудь
страдающего; это единственный город из всех мне
известных, где подробно и цветисто поведать о том,
как ты устал, измотан и заебался – значит предъявить
результат твоей работы; весело и с искоркой рассказать
о том, как ты заброшен, слаб и несчастен – значит убедить
всех, что ты в высшей степени тонкое существо; обладать
как можно более экзотическим увечьем и этим увечьем
приторговывать – значить преуспеть; нигде так не смакуют
неудачи, расставания и проигрыши, нигде не делают
такого культа из преступлений, скандалов и катастроф,
как здесь; большие прорывы и открытия здесь выглядят
официозной фальшью и демагогией; маленькие победы,
достижения и успехи здесь выглядят неуместно, как
анекдоты на похоронах, тебе всегда немножко неловко
за них, как за человека с соседнего кресла в театре,
у которого посреди спектакля звонит телефон: выйди
уже отсюда и там торжествуй себе, тоже мне молодец,
у нас тут осень, говно и ментовской произвол, у нас тут
коррупция, творческое бессилие и солнце через миллиард
лет раскалится так, что вся Земля будет одной сплошной
Долиной Смерти, хули ты радуешься тут, пошёл вон с глаз
долой – говорит тебе пространство, и ты да, послушно
перестаёшь улыбаться.

Поэтому за десять дней меня пригасило, но верить в то,

что всё так уж непременно глупо и дёшево, я не желаю;
сдаётся мне, полгода назад в Индии со мной произошло
то, что у нормальных людей называется уверовать —
впервые что-то прояснилось насчёт смерти, Бога,
структуры, равновесия и справедливости, стало стыдно
за очень многие свои слова, отпало большое количество
вопросов, и теперь я окончательный фаталист, пантеист
и средоточие омерзительного жизнелюбия; потому что
если ты не видишь хорошего, это не значит, что мир
протух, это просто значит, что у тебя хуёво с оптикой,
и более ничего; с миром всё в порядке было, есть и будет
после нас, и мы при всем нашем желании не сможем его
сломать.

С тех пор, как тебя размажет твоим персональным

просветлением, ты станешь мал, необязателен и счаст лив;
ты перестанешь так фанатично копить вещи, трястись над
шкуркой и дорожить чужим мнением (это всё буквально
произойдёт: тебе перестанет быть так интересно покупать,
как раньше, ты станешь гораздо легче переносить
физическую боль и больше никогда не полезешь ни в какой
гугл или блогс. яндекс смотреть, в какой ещё их личный ад
люди вписывают твою фамилию); такие вещи, как смерть
и червяки под землёй, перестанут тебя пугать, такие
люди, как предатели, перестанут населять твою башку,
и гораздо важнее того, сколько человек зарабатывает
и на каких каналах торгует лицом, станет – хорошо ли он
смеётся, дружен ли с самим собой и в курсе ли всего того,
что теперь знаешь ты. Свои вычисляются молниеносно,
необходимость в остальных отпадает довольно скоро.

Ты окажешься кусочком цветной слюды в мозаике

такого масштаба, что тебе очень неловко будет за все
солипсистские выпады юности; такие детские болезни, как
ревновать, переубеждать каждого встречного и обижаться
на невнимание тебя, слава богу, оставят; религии окажутся
просто тем или иным сортом конвенции между людьми,
некоторой формой регулирования социума, довольно
эффективной, к слову; новости в пересказах мамы начнут
смешить, как предсказания о конце света в 1656 году;
тебе будет немножко неуютно от того, что ты не можешь
всерьёз разделить ничьих опасений и тревог, временами
будет отчётливо пахнуть тем эпизодом в «Матрице»,
когда материя распадается на столбцы зелёных нулей
и единиц, все просто закономерности и циклы, ничего
нового; но в це лом, станет куда проще и куда труднее
одновременно: раньше ты, например, знал, что можно
выйти в окно и всё это прекратить в одну секунду; теперь
ты знаешь, что ничего прекратить нельзя.

О чём мы, впрочем? О том, что влюбляться – очень

заземляет; отыскивается контактик, которым вся эта
громадная махина мироздания к тебе присоединяется.
Когда нет такого контакта, чувствуешь себя как космонавт,
оторвавшийся от корабля в открытом космосе: красиво,
но, сука, холодно.

Холодно, да.