Осторожно, котик!

Нечисть возликовала. Она хлопала друг друга по головам, дёргала за подвернувшиеся хвосты и давила на пятаки тем, у кого были пятаки. После одного особенно сильного всхрюка Овцу расклинило. Она немного пожевала микрофон, обёрнутый мхом для лучшего звучания, и провозгласила:

– Вы просите песен…

– Вообще-то, стихов! – рявкнул Упырь во фраке.

Он был большой ценитель поэзии и нарочно преодолел два болота ради поэтического удовольствия.

Заблудшая Овца не стала спорить и уважила его просьбу.

– Стих про неизвестное! – объявила она и, строго глядя на Упыря, прочла:

Подмышкой чувствую – ползёт неизвестное.
Щекотно мне и тревожно.
А это хвост потерял своё место
И ищет его осторожно!

Овце неистово зааплодировали.

– Ещё! – надрывался бес, потерявший хвост во время облавы на бесов. – Жги, Вислогнил!

Овца закатила глаза:

Сижу под кустом кустистым я,
Мышь мной придавлена и царапается.
Вижу, как на берёзу, посвистывая,
Уши мои карабкаются!

– Ай, Зубоух, ай, молодца! – расчувствовался Упырь и промокнул слёзы бородой банника.

Неожиданно к микрофону взобрался Анчутка.

– Антракт! – крикнул он. – Попрошу всех оставаться на местах!

И Анчутка потянул Овцу за хвост со сцены. Овца упиралась – она хотела спеть песню с моралью и сделала это, зацепившись копытами за прожектор:

Запахом пленила, в рот ко мне просилась,
Ягода-смердючка недозре-е-лой была.
Глаза повылезали, в носу заколосилось,
Ах, зачем я ягоду в рот поклала???

Нечисть обнималась, махала в такт светящимися гнилушками, бросала в Овцу кувшинки и болотные калужницы.

– Гнилиссимо! – выл Упырь. – Трухлявно!

Овца поймала веточку голубики, проглотила её и только тогда позволила увести себя со сцены. Но было уже поздно.

Едва она начала петь, едва раскрыла рот и овечьи песнопения понеслись по бару… под потолком проснулся котёнок. Он потянулся, забыв об опасности, и от движения сетка из водорослей закачалась. Ветка, которая удерживала Авося, хрустнула. Теперь он болтался на тонких стебельках болотной ряски, которые один за другим лопались от тяжести.

Глава 11. Уснувшая еда

Анчутка затолкал Овцу в подсобное помещение за стойкой. Оттуда можно было пройти прямо под болотом до соседнего болота. Которое, как известно, именно сегодня опустело до безопасности. Так что Овца могла спокойно вылезти в конце туннеля и идти себе по своим делам.

Бесёнок сердился. Он сразу узнал Овцу в маскировке, и, вообще говоря, ему было на неё плевать. Но почему-то не совсем. Когда эта чумичка брякнулась на сцену, Анчутка представил, как расстроится Авось, если узнает, что Заблудшая пошла на кон-сервы.

– Вот тебе и баланс, – бухтел Анчутка себе под нос, подталкивая Овцу в туннель.

Овца при этом пыталась перехватить со стеллажа упаковку галет из прессованной мокрицы.

– Зачем я в это ввязываюсь?! – Анчутка сунул Овце галеты, захлопнул за ней дверь и сам себе ответил: – Для кота. А… кот? Кот для чего в это ввязывается?

Анчутка почесал рожки и не придумал объяснения. Защищать Овцу только потому, что она бестолковая, слабая и неприспособленная к жизни в диком лесу… Нет, этого Анчутка не понимал. Вот кот другое дело – он хотя бы красивый.

Публика, проводив поэта и певца Овцу, решила подкрепиться.

– Мне две порции пиявочек, да поживее, – попросил Упырь.

– Ну что вы, у меня пиявки живее всех живых. Пиявки-рекордсменки. Восемьдесят кругов в минуту. – И Болотник красноречиво махнул рукой на банки, где, как заведённые, кружились в воде пиявки.

– Врёт, – прошептал Анчутка, выбираясь из подсобки, – у него там водоворотики наколдованы.

Собственно, водоворотики наколдовал сам Анчутка. За еду.

Кикимора с дочкой затребовали грибов из-под Рязани. Болотник ловко метнул им таз, в котором гордо пыжились спрыснутые раздувающим зельем глазастые грибы.

Банник уплетал кашу из плесени, приправленную вместо изюма жуками-плавунцами. Подлавочные слизни перебрались на стену и время от времени свешивались рогами в чужие тарелки.

И вот тут-то порвался последний стебель, удерживающий Авося под потолком. БУМ!

Все посмотрели на сцену. Котёнок, как и положено, приземлился на четыре лапы. Очень эффектно, как настоящий артист цирка. Он хотел отряхнуться, но вовремя вспомнил, где находится, и обрадовался, что ил и тина облепили его так плотно. Сёстры-болотницы, увидев его разноцветные глаза, открыли рты и опрокинули смузи. Чей-то тёмный язык немедленно подлизал лужу со стола и исчез.

Болотник понял, что антракт закончился, и, перекрикивая шум, гаркнул:

– Слизняк! – сверился с афишей и уточнил: – Съедобный, скоростной.

Авось покрутил головой и понял, что бежать некуда, – кругом одна нечисть.

– Здравствуйте, уважаемые шаромыжники, – решился он.