Осторожно, волшебное!

- Не так страшен мир духов, как его малюют,- голос завбиба погустел, стал ниже, басовитее,- И среди духов есть разные... Словом, не вешайте нос.- Сейчас завбиб говорит более сочным языком, чем обычно,- Друзья найдутся. Фермомпикс! Мы тоже кой-чего стоим, не лыком шиты, между прочим.

Кто это «мы»? Но спросить я почему-то не решаюсь. Он внушает мне - нет, не страх, конечно,- но почтение. Да, я испытываю какую-то непонятную робость, стеснение. Такой красивый, зимний, могучий старик, в нем что-то древнерусское, сказочное, что-то полузабытое, далекое, из детства, из детских снов.

- ...Задумали, чтоб было с дубами по щучьему веленью, по ихнему хотенью. Ну нет уж! Берендеев - это для меня кровное, свое. Не поступлюсь! Как всегда, я в дебюте немного зазевался, прав мой друг... Ладно, мы поправим,- Достает деревянный гребень, резной, очень старинного вида, неспешно начинает расчесывать спутавшиеся пряди длиннейшей бороды. - Жалуетесь, что очень уж вас мытарят? Да, нацелились. И еще на одного, молодого... Ему тоже будет несладко.

Том в кожаном тисненом переплете, незастегнутый, с висящими застежками, лежит на столе совсем близко от меня. Но взять его в руки или хотя бы дотронуться до него я не могу. Не удается.

Завбиб покачивает белой пушистой головой, супит лохматые брови.

- Мне все пари приписывают. Да не держу я никаких пари, ну их. Тем более с такой... Понимаете, встречаются интересные задачи... интересно бывает испробовать свои силы. Даже ветерану,- Подвешивает гребень к поясу толстовки. Разве он все время был в этой серой толстовке? А мне казалось...- Ну ничего, ничего. Бодритесь, боритесь! Если бы мы обложили человека своей заботой, как ватой, то чему бы он научился? Нет, так негоже. Шишки и синяки учат. Человек сам, сам... хотя и с нашей подмогой, но сам! А в финале мы еще посмотрим, кто... Ишь обзвонился,- он неприязненно косится на телефон,- уж на что я привык жить в звоне... Идите и работайте. Я пригляжу. Держать хвост трубой!

Встаю. Но остался невыясненным один вопрос.

- А это написал...

- Гоцци. Карло Гоцци,- Он открывает титульный лист, там выведено старинным шрифтом: «Бесполезные мемуары»,- Не приходилось читать? А жаль. В этих мемуарах, как и в его сказках, есть детская чистота, тонкий юмор мудреца, ирония романтика, благородство великого сердца. Люди, когда они настоящие люди, бывают выше нас, хотя век их...- Он обрывает сам себя: - Идите, пора.

Завбиб шевелит пальцами босых ног, сидит, опутанный паутиной бороды, весь в морщинах, как леший. И смотрит мне вслед своими голубыми глазами, которые кажутся не то простодушными, не то лукавыми. Кажутся бесовскими, колдовскими.

5

Дождь. Москва, август.

Никита вернулся домой из отпуска. По туристской путевке прошел Закарпатье от Ужгорода до Львова. Своеобразный край, морщинистые сухощавые гуцулки в овчинных безрукавках с вышивкой (кинтари), горы, ощетиненные сплошным лесом, и сверхбыстрые реки, где течение не дает остановиться, ухватиться за берег, старинные, с шахматными башнями замки (у ворот камень, о который гасили свои факелы пришедшие, с годами в нем образовалось углубление), эдельвейсы на горных полонинах, точка границы, откуда видны Чехословакия и Венгрия... Много повидал, много походил, группа была, правда, не очень подходящая, все больше люди средних лет, парами, он ни с кем особенно не сблизился, жил простой, спокойной жизнью, ночевать на каждой базе старался не в доме, а в палатке, отсыпался, объедался фруктами (продавали ведром, меньше меры как-то не понимали). Что ж, он здорово устал от той сложной, непонятной внутренней работы, которая в нем шла помимо его воли, от напряженного своего «самоедства»; ему, видно, это и требовалось - спокойная простота.

Но в Москве быстро пропало ощущение покоя, равновесия. В первый же день он долго шел по Якиманке за стройной девушкой с откинутым капюшоном дождевика, с ровными, свободно лежащими темными волосами, желая и боясь, чтобы она обернулась; она обернулась - не та. Раздражал город с его дождем, непрекращающейся стукотней дождя по квадратным километрам крыш. Досаждали мелкие неприятности. Из библиотеки пришло без него несколько грозных открыток, поскольку он забыл сдать в срок супругов Быковых с компанией. Толстенный этот учебник остался у Вадика, а Вадик был в отъезде, где-то на стрельбище, а библиотека была цепкая, неотвязная. Мать уехала в деревню к тетке, прихватив Женьку, и требовалось по утрам самому-себе ладить яичницу; когда же он кончал тереть полотенцем поясницу и надраивать зубы, то выяснялось, что времени на эту чертову яичницу нет.

Словом, на третий день Никита был уже недоволен миром и собой, собой и миром. Нахамил зачем-то пожилой библиотекарше, хотя с учебником был, конечно, виноват на все сто (должно быть, именно потому и нахамил, что был виноват). Позвонил было Мусе, просто так, неизвестно для чего, но откликнулся незнакомый женский голос. Никита бросил трубку и сказал самому себе обиженно, вопреки всякой логике: «Нате вам, пожалуйста. Мусю и ту уже не дозовешься. Вот какие блинчики с вареньем!»