Осторожно, волшебное!

- А может быть, все-таки сходим? - настаивал Никита, теребя Вадика за рубчатый рукав,- А, Вад? Ты сегодня какой-то обалделый. Оживи-ка,- Он попробовал поднять его на ноги, но не сумел даже пошевельнуть, сдвинуть с места,- А ведь мог я тогда не говорить правду этим милиционерам... Назваться любой фамилией. Нет документов, и все,- Он покусывал губы, кривил их, лицо его, озабоченное, потускневшее, не выглядело таким юношески привлекательным, как обычно,- Они меня уже собирались отпустить, пока я искал... И не было бы этой гнусной трепки нервов! В двадцатом веке у нас у всех и так суперперегрузка, а тут еще... Я, по-моему, уже начинаю лысеть, честное слово.

- Да нет,- Вадик поднял глаза на его пестро-золотую шевелюру,- не видно.

Там у Муси фотография Никиты, в ящике, Люба ее как-то увидела. Хорошее, говорит, лицо, обещающее. Он еще сам себя не понимает, но когда поймет... когда проснется... Какой-нибудь автор, говорит, вполне мог бы выбрать его героем книги. Вот так! Всем только вывеску подавай, фасад. А что внутри - безразлично, наплевать. И потом опять брала эту фотографию, сидит, смотрит. Всем наплевать на дуШу... в душу... все одинаковые, даже самые лучшие ценят внешнее, судят по оболочке, обертке. У кого героический профиль, тот и годится в герои. И еще говорят о равенстве, полном равенстве людей, а при этом один рождается горбатый или с лиловым пятном во все лицо... другой - с укороченной ногой, а был бы, возможно, великий прыгун, почище Брумеля. Фокусы природы, дурацкие случайности. Как душно сегодня, елки-палки, как давит. Пускай бы уж гроза, ахнул гром, ударило ливнем по городу, прорвало застывший тяжелый воздух. А что, если зальет, затопит город - ураган, страшное наводнение, паводок,- хотя нет, паводок - это только весной, а сейчас у нас август,- первые этажи залиты, уровень воды непрерывно поднимается, надо спасать людей, сверху летят листы железа, кирпичи, а Никита будет, возможно, беречь лицо, ему лицо дорого... Нет, это гадко, мелко, не сметь так думать! Но что для Никиты Люба? Он ведь ее не знает, а для меня... да я за нее... Любу надо спасать, на катере двое, Никита и я, она наверху, стоит на подоконнике...

8

Мать их действительно застигла и попросила «подвигать мебель». Первым встал с песочницы Вадик, за ним нехотя поплелся надутый Никита. Свинство. У него навалом неприятностей... Женька отчалил с магнитофоном, приветик... на носу первое сентября, зимние супернагрузки... имеет право человек в выходной отдохнуть, развлечься... волосы над самым лбом определенно редеют...

Мать, оказывается, затеяла натирку полов. «Гардероб в коридор пока что. Так, так. Поосторожнее, мальчики, зеркало не оцарапайте». Она уже намыла, даже выскребла весь пол, теперь хотела промыть тот сероватый прямоугольник, что остался после шкафа, но Вадик не дал, сделал сам. Потом ловко, ухватисто выжал тряпку, досуха выкрутил своими железными руками, положил скрутку на край ведра. А сам вышел в коридор, где Никита с недовольным видом подпирал стену плечом. Скоро ведь обратно тащить шкаф, ставить на место. Состав для натирки полов теперь какой-то быстро сохнущий, мгновенный.

- А я все-таки настоящий Иванушка-дурачок.- Никита цедил слова сквозь зубы.- Говорю, если спрашивают, что да, ударил первым. Чего ради? Умный умеет вовремя соврать. У умного перед картошкой всегда болит старый шов аппендицита. Пойди проверь!

Из комнаты несло едким духом мастики, скипидара. Вадик со своим непроницаемым, глухим лицом спросил коротко, рублено:

- Но ты же за правду? Тебе противна липа, лажа? Так?

Мать, кончив мазать, позвала Никиту натирать, она чуралась электрополотера, не могла привыкнуть к нему. То ли дело щеткой, босой ногой, муж, бывало... раскраснеется, зубы блестят... чуб на лоб...

- Липа была и будет. Без неправды не обойтись.- Никита, не глядя, водил туда-сюда полотером,- Ты встречаешь больного старика и говоришь ему, что он прекрасно выглядит. Это как? Дозволяется?

Гул полотера прекратился, наступила внезапная оглушающая тишина. Полотер был взят напрокат, в нем что-то не контачило. Вадик нашел, где непорядок,- в вилке; пришлось ему придерживать вилку в розетке рукой, пока Никита натирал.

- Но это же совсем другое дело - про старика,- Вадик оживился, потеплел.- Это вежливость, доброжелательство. Не такие плохие вещи, между прочим. Они необходимы в человеческой жизни. И потом, тут никакого общественного вреда нету. Никакой личной корысти.

- Ну, не знаю,- Никита дернул плечом,- Тонкости разводишь. Блинчики с вареньем или варенье с блинчиками, не все ли равно?

Мать, как всегда, не понимала:

- Обязательно попьем чайку с вареньем. Как только управимся. Я в деревне наварила... и антоновка с рябиной, и брусничное... Ох, опять выключилось!

Она с опаской косилась на заглохший, безмолвный полотер.

- Ничего, мама, сейчас переберем вилку. Это минуточное. Надо было сразу. Вот когда не сделаешь сразу по-доброму... Дай-ка сюда, Вадик!