Осторожно, волшебное!

- Треплешься. Не по тебе это.- Вадик вдруг не на шутку встревожился. (Понял: может и сделать. Да, Никита сгоряча может пойти на что-нибудь отчаянное. Не из-за денег паршивых, а из протеста, амбиции ради. Вот как закипает, аж пена на губах. Кто знает, на что он в таком состоянии способен? Сорвало тормоза. Возьмет и полезет на рожон, чтоб выказать себя, свою удаль молодецкую, свое презрение к окружающим, к опасности.) - Да попробуй только левачить! Я тебе башку сверну затылком назад. Болтай языком, красуйся, но делать со зла ничего подобного не смей, слышишь? Да ты сядешь тут же, болван. С первым же торшером. Где тебе такими делами заниматься! Пропадешь ни за копейку, за так с маком. Чест ным надо уметь быть, и хапугой тоже, это профессия. Ты разве знаешь, что такое тюрьма, камера... как пахнет тюремная стена... Тьфу! У тебя несчастный портретишко сняли с доски, так ты раскис, как солома на дожде. А там... Соображаешь, о чем твой язык мелет? И вся твоя жизнь, учеба.,, планы...

Никита уже перестал бегать взад-вперед, как разъяренный дикий зверь. Постоял спиной к Вадику, держась за концы веток акации, редко и глубоко дыша, потом сел на противоположный борт песочницы, внешне спокойный, замкнутый, ушедший в себя.

- Поступлю, как найду нужным. Спрашиваться у дяди не намерен,- Он говорил ледяным тоном,- Моя жизнь, что хочу, то с ней и сделаю. С этим вопросом покончено. Точка.

- Йослушай, Никита...

- Оставь. Я сказал: точка. Снят с повестки. Повторять не люблю.

- Вас понял.

Их разделяла старая песочница, изъеденная дождем и снегом, источенная ветрами. Они были не рядом, плечом к плечу. Они были друг против друга, лицом к лицу.

- Пойду,- сказал Вадик, не вставая, словно чего-то выжидая.- Пора.

- У тебя завелись новые знакомые, поинтереснее старых? - колко спросил Никита.- Валяй, действуй. Ты что, сегодняшний день проводишь с этой самой... которой помогал заниматься? На здоровье. Приятного аппетита. Желаю удачи.

Тон у него был двусмысленный, издевательский. Он хотел уязвить Вадика, сделать тому больно. И внутреннее чутье подсказывало ему, куда именно надо направить острие иглы, чтобы нащупать болевую точку.

Лицо Вадика потемнело, стали заметнее скулы, он сжал кулаки, весь напрягся, как для прыжка. Но тут же поборол себя, расслабил мускулы, нарочито замедленным движением спрятал руки в карманы брюк. Передернул сильными плечами.

- Иди. Иди один свое пиво пить.

Только это он и сказал. Больше ничего не добавил.

- Ну, уж один-то я не пойду, будь спокоен. Найдется компания. Да только свистни - набегут,- Никита скривил губы в ядовитой усмешке,- А ты... Конечно, ты сидел в тюряге. И теперь боишься лишней кружки пива - как бы опять не загреметь. Это всем известно. Боишься себя - вот в чем дело. Пуганый, Везде видишь тень решетки... А у меня ведь нет твоего красочного жизненного пути. Не имею стажа малолетнего уголовника.

Однако Вадик перестал быть таким уязвимым. Никита вел себя неблагородно, низко, и это давало Вадику силу не дергаться под током, не доставлять обидчику этого удовольствия.

Он только обронил тихо, с горечью:

- Еще бы ты был малолетним уголовником! От такой матери...

- А ты и при матери... все равно был бы,- вырвалось у Никиты,- Натура.

- Ого! Высоко берешь,- сказал Вадик сдавленным голосом,- Смотри, как бы... - Он встал,- Хватит. Хорошего понемножку. На сегодня хватит.

Эх, герои мой Никита! Где же твое хваленое хладнокровие, твоя былая рассудительность, разумность? Ты безошибочно умножал и делил, извлекал корень квадратный, не воевал с мельницами, не знал взлетов и падений, увлечений и ошибок. Кривая твоей жизни была ровной, стабильной. Потом линия стала дергаться, появились пики, появились и срывы. Что ж, очевидно, так оно и должно быть, через это тебе следует пройти. Хорошо уже то, что кривая ожила, заколебалась... Но дружбу надо беречь, Никита! Друг у'тебя один, верный, надежный, незаменимый, помни это. Какие бесы тебя сегодня накручивают? Помолчи, Никита, дай ему спокойно уйти. Не вяжись.

Но Никиту несло под откос. Если бы Вадик тоже вышел из себя, отвечал на хамство хамством, на грубость грубостью... Ну, это он мог бы понять, стерпеть. Ведь тогда они были бы на равных. А так чаша весов в этом разговоре то и дело склонялась не в пользу Никиты. В пользу другого. И кто же этот другой? Вадик, неуклюжий, смешноватый, в дурацкой васильковой водолазке и розовом (цвета бабьего белья) пиджачке, разряженный, как попугай, с алеющим на лбу прыщом, которого не может скрыть челка. Вадик, извольте видеть, держится с достоинством, проявляет выдержку. Вадик учит его жить. Во до чего ты дожил, Никита, златоволосый принц из сказки большого города, герой номер один этой сказки.

- Не учи! - грубо заорал Никита.- Надоело твое учительство, проповеди твои. Хороший какой выискался! С крылышками. Да с тобой от тоски сдохнешь. Я-то без тебя проживу, и прекрасно, а ты попробуй. Убирайся! Слышишь? Катись ты...