Осторожно, волшебное!

Когда Никита кончил, Домовая Фея сняла со своего опрятного черного платья незаметную летучую паутинку осени. Положила на ладонь, дунула, проследила за ней глазами - куда полетит, И заговорила о чем-то своем, что не имело никакого отношения к Никите, его трудной исповеди.

- Да, я знала деятельность куда более блестящую, поле деятельности куда более широкое.- Ее негромкий голос звучал удивительно мелодично, в нем было что-то от журчания воды, бегущей по камням,- А здесь мой мир ограничен.-Она обвела глазами двор,- Но везде есть место для деятельного добра. И необходимость в нем. Счастлива ли я? - Ее лицо немного затуманилось, выпуклый чистый лоб тронула рябь морщин, которые, впрочем, тут же исчезли.- Поэт сказал: на свете счастья нет, но есть покой и воля.- Она повторила неторопливо, раздумчиво: - Покой и воля.,.- Спросила не то Никиту, не то себя: - А может быть, приходит время, когда именно это и начинаешь называть высоким словом: счастье?

О чем она? Никите трудно было сосредоточиться. Странное дело: смысл этих струящихся, журчащих фраз ускользал от него, был неуловим, растворялся во всем, что его окружало, оставалась только музыка хрустального прохладного голоса... музыка пляшущих на земле пятен света и тени, музыка шевелящейся, дышащей, одушевленной листвы, живая, дрожащая музыка сверкающих осколков воды над концом шланга.

Так все-таки слышала Фея, что он ей только что говорил? Или нет? И говорил ли он действительно? Никита сейчас ни в чем не был уверен.

А она продолжала все тем же ровным, чистым голосом, но уже о чем-то другом, новом, тоже не вполне понятном Никите, ускользающем:

- Введение в этику... Да, небезопасный курс. Можно ушибиться. Так бывает. Сколько раз мне случалось наблюдать... и при лучине, и при керосине... и при свечах... - Казалось, она раздумывала вслух, не замечая Никиты, сидевшего рядом,- Правда, случай рядовой, уровень довольно элементарный,- Мельком глянула на Никиту. Вздохнула, хотя, кажется, с полуулыбкой.- Что поделаешь? Но проснулся... все-таки проснулся...

Это уже о Никите. Да, она теперь говорила о нем, и что-то очень важное, объясняющее... Никита силился понять. То как будто начинал брезжить свет, смысл, а потом опять нить терялась... Эх, если бы поймать, ухватить!

- Одолеваем начальные страницы букваря? Правда, с кряхтением, но это ничего... Бывает,- Умная улыбка тронула, сморщила ее губы, обозначилась уже явственно. Она обмахнула лицо старомодным платочком, отделанным пожелтевшим кружевом, согнала улыбку,- А есть другие, куда более искушенные...- В ее серебристом голосе послышались строгие нотки,- Умеют ценить красоту... собирают офорты Рембрандта, наслаждаются со знанием дела закатом, безупречным лицом женщины... и при этом равнодушны к чужому горю, мирятся в жизни с тем, что нарушает-гармонию, даже не пытаются помешать злу! Разве это не уродство? Аморально. С таких спросится трижды, пятикратно. С такими...- Она оборвала сама себя, приложила палец к губам.- Ш-ш! Послушаем немного тишину. Это необходимо.

Наступило молчание. Никита старательно вслушивался. Тишина, ты лучшее из всего, что слышал. Откуда, из каких глубин в нем всплыли эти удивительные слова? Незнакомые. Он их не знал, никогда не читал. Готов был голову дать на отсечение, что это так. А вот всплыли, пришли на ум...

Фея пригладила свои и без того гладкие волосы, стала деловитой.

- Поговорим о тебе. О твоих заботах. Ты ведь брат Жени? Так? Старший брат. Никита?

- Да. Никита Иванов. Из корпуса «Б».

- Иванов... Иванов...

Она почему-то вздохнула. И тут же принахмурилась, стала как будто выше ростом, суровее. Что-то даже величавое появилось в ее осанке, манерах.

- Я звала тебя. Через Женю. А ты не пришел.

Никита вспомнил, что довольно давно, кажется, еще в июне, Женька несколько дней подряд твердил: «Слушай, Домовая Фея хочет тебя видеть. Хочет с тобой поговорить. О чем? Да не знаю я. Ты бы подошел к ней. Ее так все уважают, ей никто ни в чем не отказывает». Никита тогда отмахнулся: «Будет просить, чтоб я какой-нибудь грибок обивал железом да раскрашивал? Обойдутся без меня». И не захотел больше об этом разговаривать.

Теперь он смиренно наклонил перед ней свою гордую голову:

- Да, виноват. Не пришел. Простите, Марья Моревна.

- Василиса Мелентьевна,- поправила она мимоходом,- Когда зовут, надо идти, Никита. Закон человеческого общежития. Действителен на полюсе и на экваторе. Возможно, тебя зовут, чтобы попросить о помощи.- Помолчала.- А возможно, чтобы оказать помощь... Не помочь, не прийти на помощь - значит обидеть других. Не принять помощь - значит обидеть себя. Не обидел ли ты себя, Никита Иванов из корпуса «Б»?

Она внушала невольное почтение. Умела заставить себя слушать, не повышая тона. В ней было что-то особенное, в этой немолодой тихой женщине с умным, острым взглядом, который иногда трудно было выдержать.