Осторожно, волшебное!

- И уйду,- сказал бледный, угрюмый Вадик, все по- прежнему не вынимая рук из карманов. - Насовсем уйду, ты не думай. У меня память долгая. Я на тебя узелок завязал. Накрепко!

Он повернулся к Никите спиной, собираясь уйти. Никита с ненавистью разглядывал эту неприлично розовую спину. Безвкусица, жалкий писк моды. Столько денег на тряпки просаживает, а все равно ничего не помогает. Как полено ни обертывай, оно поленом и останется.

Вадик чуть помедлил. Сказал, не оборачиваясь, все так же спиной к Никите, глуховато:

- А твоя мама еще просила... Не забудь. Насчет антресолей.

- И не подумаю,- отчеканил Никита.- В конце концов мое время более ценно, чем мамино, в меня больше вложено государством. Если подходить математически, это именно так. И пусть уж она, если ей взбрело в голову...

Вадик тяжело повернулся. «Да у него белые глаза,- мельком удивился Никита.- Белые от бешенства глаза. Никогда такого не видел».

- Ах ты, сопля! - с убийственным презрением бросил Вадик. И в эту минуту, несмотря на нелепый пиджак и прыщ во лбу, он вовсе не был смешон.- Ну, знаешь, сказать такое... и про кого? Вычислять, взвешивать... Да она для вас, я не знаю! Это уж просто подло. Подлец ты. Иди со своей математикой...

Никита, вспыхнув до корней волос, полез на Вадика с кулаками.

- Ну, нет,- сказал Вадик, отступая,- драк у нас с тобой не будет. Я вышел из ясельного возраста. Вот что будет.

Сгреб Никиту в свои медвежьи объятия, скрутил ему руки назад, за спину, так что хрустнули суставы. Бросил его на борт песочницы, сам навалился сверху, не давая подняться, высвободить руки.

- Что, станешь кричать «караул!»? На помощь звать?

- Дур-рак! - прошипел Никита, извиваясь, тщетно пытаясь вырваться.

Вадик, продолжая держать его мертвой хваткой, невесело оскалился, показывая своп передние металлические зубы. Не разберешь - не то страшноватая улыбка, не то гримаса боли.

- Заметь, я могу тебе запросто попортить физию, памятку оставить. Да неохота пачкаться. А за мать бы следовало.

И, внезапно отпустив Никиту, он прошел в проем между кустами, неторопливо зашагал прочь по двору, больше не интересуясь тем, кого оставил на краю детской песочницы.

11

Никита сидел, поставив локти на колени, закрыв лицо руками. Какая странная пустота - о чем он думает? - да ни c чем... Отнять ладони от лица, взглянуть миру в глаза было почему-то невыносимо трудно, стыдно. В темном, глухом, густом мире где-то слабо названивал одинокий трамвай. Издалека гулкое радио невнятно передавало смятую ветром скороговорку футбольного комментатора. Никита сделал над собой усилие, опустил руки - резкий свет на первых порах немного ослепил его, заставил прижмуриться,- что ж, сидит там, где сидел, ничего особенного, знакомое кольцо кустов акации. В просвете видны новые многоэтажные корпуса, которые не так давно сюда ворвались, победоносно утвердились, и старый Никитин домишко, кособоко и не к месту стоящий теперь посреди обширного двора.

Ну, Никита, не торчать же тебе тут до вечера? Вставай. Иди. Жизнь продолжается. Что бы ты ни натворил, как бы основательно ни наглупил, а все-таки повесть еще не кончена... Тебя еще никто не уволил из героев повести, имей это в виду. Неси свой крест.

Последний день сказки? Последний день твоей надоевшей службы, трудной лямки? Правильно. Но он еще не кончен этот день. Еще много чего должно произойти.

Недалеко от бойлерной, на своей всегдашней излюбленной скамейке, пристроенной к стволу тополя, сидела Домовая Фея. Когда мимо проходил Никита, она подняла на него глаза. Ничего не было сказано между этими двоими, никакого знака не подала женщина с ярко белеющей прядью в гладко затянутых темных волосах. Но после короткой заминки Никита, вздохнув, сел с ней рядом. Он и сам не мог бы объяснить, почему это сделал.

Нависло неловкое молчание. То есть неловко, собственно говоря, было одному Никите. Домовая Фея сидела как ни в чем не бывало, непринужденно, в свободной позе, и разглядывала свои маленькие крепкие белые руки, скрещенные на черном платье.

Тень от бойлерной, уже основательно удлинившись, хотела, но еще не могла лизнуть языком край асфальтовой дорожки. Дворник поливал из шланга траву, разбрызгивая сверкающее серебро воды, Никакого знака не подала Никите соседка, даже не посмотрела на него, не повернула головы в его сторону. Но Никита стал рассказывать. Давняя памятная поездка в вагоне метро... отражение девушки в темной воде оконного стекла... поиски... Жуков и костлявый, вертлявый фотограф, металлолом... неприятности, мытарства последних недель... окончательный и бесповоротный разрыв с лучшим другом. Домовая Фея слушала, не поднимая глаз. Иногда как будто улыбалась - так, слегка, невзначай; иногда принахмуривалась, но, впрочем, тоже мимолетно. Или это просто игра теней на ее лице? Говорить ему было удивительно легко - начнет фразу, а вроде бы и кончать не нужно, все ясно, все уже высказано, выслушано, понято. Только слушала ли она? Или, может быть, угадывала, считывала мысли на расстоянии? Или просто все знала наперед?