Осторожно, волшебное!

Баба поспешила его успокоить. Еще с восьмого класса племянника сунули в вечернюю школу (в дневной он не тянул) и зачислили дворником в поликлинику такого-то управления такого-то министерства, где были свои люди. Конечно, фактически за него работала соседняя дворничиха, ну, ей отдавали его зарплату, еще немного приплачивали, дарили к праздникам подарки... Всех заинтересованных лиц, включая и директора поликлиники, эта комбинация устраивала (дворничиха добросовестно скалывала лед и аккуратно выметала тополиный пух). А когда племянника устроили в вуз, баба посоветовала на всякий случай (мало ли что еще может случиться) не выписывать его из дворников, оставить все как есть. Так что стаж у племянника был великолепный.

- Молодец! Умница! - одобрил Петровых, хлопая себя по коленке.- Толково действуешь.- Он засмеялся, смех был короткий, отчетливый, деревянный,- Репе титоров ему по всем предметам из этого самого института... куда поступать...

- Не хотят. Отказываются.

- Уломать! Но можно и иначе. Крест-накрест. Чтоб у них была такая договоренность: мой ученик идет к тебе в вуз, ты обеспечиваешь, а твой ко мне...

Баба подперлась, пригорюнилась. Стала жаловаться, тряся золотом серег:

- Все на меня взвалили. Как я есть старый друг семьи. Сам товарищ Гусаков, извольте видеть, больше не хочет способствовать. Хватит! Боится свои гусиные лапки слишком сильно перепачкать в грязи. Деньги, говорит,- пожалуйста, но чтоб мое имя - ни-ни... Хорош гусь, осторожничает. А отдуваться мне. Мальчик должен выглядеть красиво. Надо обеспечить,- она стала загибать пальцы,- приличный аттестат, стаж, солидные звонки ректору... сносный балл по каждому предмету, блат в приемочной. Вот я и ношусь, пыхчу. Можно три пары сапог железных истоптать, три посоха чугунных изломать, три хлеба каменных изглодать, пока, бегаючи, добегаешься, добьешься хоть чего-нибудь. Очень трудно стало блатовать, нет условий.

Петровых соглашался, кивал головой. Да, да. Прижимают. Стесняют инициативу. Не дают развернуться.

Вдруг он вытянул свою длинную тонкую руку с длинным тонким указательным пальцем.

- Э-э, что такое... что это он там делает? - Перст был нацелен в сторону племянника.

Племянник как-то странно шевелил кистями рук пальцами.

- Чего? - Баба стала приглядываться к племяннику,- A-а, это безопасно. Рассгадо. Баррэ. Тремоло. Не надо обращать внимания.

- Новое колдовство, что ли? - спросил Петровых подозрительно.- А я и не знаю. Вот так отстаешь от жизни.

- Да нет,- баба махнула рукой,- это по части гитары. Ерунда. У него отняли, он сильно убивался... теперь, значит, тренируется... чтоб не терять... Да плюнь ты, не смотри. Не упустила ли я чего? Какой еще фортель можно сделать, а?

Петровых призадумался, обхватив подбородок ладонью.

- Ну, подставники... у меня есть знакомец, занимается организацией этого дела, на любой экзамен подберет похожего двойника... или подчистит документы, заменит фото. Пятерки гарантированы! Если надо, дам телефон. Не какой-нибудь там дилетант, любитель, нет, серьезный человек, жулик-профессионал. Работает с гараитией.

Она сказала своим тонким детским голосом, так странно не подходящим к ее расплывшимся формам:

- Да ну, волынка. А потом, чтобы ие опознали, переводить в другой вуз... или другой город. Нет, я так пробью.

- Пробьешь! - Тренер взглянул на нее с грубоватым восхищением,- Ты у нас не белоручка. - И длинной красной ногой на удивление легко, как это бывает только во сне, почесал себе спину где-то в районе лопатки,- Ладно, хватит о пустяках. Теперь важный разговор.- Обернулся к племяннику: - Ты любишь закаты? Так иди и смотри. Живо!

- Чего? - спросил племянник, моргая.

- Смотри на закат. Вон из того дальнего окна, ясно? И желательно подольше.- Тот по-прежнему ничего не понимал, не двигался с места.- А, ладно, можно проще.- Простер руки вперед, запрокинул голову. Произнес торжественно, медленно, раздельно: - Фер-момпикс! Краковяк! Рокам-боль!

Глаза племянника закрылись, весь он обмяк, ослаб, повалился боком на кровать. Последним усилием поднял голову с подушки, попробовал закричать: «Бесы... ну прямо бесы какие-то. Не хочу я...» Но не сумел закончить, рухнул на чужую подушку, затих. Его сморил сон. С ним можно было больше не считаться.

У тех двоих начался важный разговор.

Оба они неуловимо изменились, насколько мог рассмотреть Вадик из своего укрытия. Показались ему какими- то другими, новыми. И воздух в комнате стал другим. Стал грозовым, озоновым.

- Он у нее,- сказал Петровых быстрым жарким шепотом, нагибаясь к бабе,- Да, да.

Та подскочила:

- С чего ты взял?

- Сам видел.

- Ну да?

- Брелок у нее,- сказал Петровых,- Висит на груди. Ну, на цепочке.

- Тот брелок? Который мы у Техна... Который Сорока-Воровка нам тогда...

Она тут же смолкла, прикусила язык, даже для верности прикрыла рот ладонью, чтобы не выскочило неосторожное слово.