Остракизм в Афинах

С учетом сказанного можно теперь позволить себе и некоторые суждения общего характера о возможных причинах и целях поправки 480 г. до н. э. Во-первых, очевидно, что знатные афиняне — жертвы остракизма — отныне не имели права слишком приближаться к границам Аттики. Вероятно, в среде демоса сформировалось мнение, что, находясь неподалеку от родного полиса, они могут представлять опасность для народовластия и стабильного порядка. Ситуация становится еще более понятной, если учесть, что у каждого из таких политиков в Афинах оставалась группировка сторонников, которые, безусловно, старались поддерживать контакты со своим вождем. В некоторых случаях должна была возникать даже угроза того, что эти сторонники организуют незаконное возвращение на родину изгнанного политика, а это было бы равносильно началу гражданской войны.

Хорошо известно, какое потрясение произвело появление в 457 г. до н. э. (перед сражением со спартанцами при Танагре) появление в выступившем в поход афинском войске подвергнутого остракизму Кимона (наиболее подробное описание события: Plut. Cim. 17). Формально Кимон не нарушил закона, поскольку дело происходило за пределами Аттики. Более того, намерения его были самыми патриотическими: Кимон хотел на деле доказать, что не является агентом спартанского влияния. Однако Совет Пятисот и стратеги немедленно потребовали, чтобы он покинул лагерь. Насколько можно судить, властями Афин в этой ситуации руководили те же самые соображения и эмоции, которые привели к принятию поправки о месте пребывания изгнанников, прежде всего боязнь гражданской смуты (στάσις).

Что еще могло повлиять на установление линии Герест — Скиллей? Изначальный текст клисфеновского закона об остракизме запрещал изгнанникам находиться на территории афинского полиса, то есть предписывал им оставаться вплоть до возвращения за границами Аттики. Однако где проходили эти границы? Полная ясность с ними была лишь на суше, и гораздо труднее было определить их в тех случаях, когда речь шла об акватории. Юридического понятия территориальных вод и, соответственно, строго очерченных морских границ еще не существовало. Если исходить из буквы закона в его первоначальных формулировках, изгнанник теоретически мог обосноваться на каком-нибудь островке буквально под носом у афинян. Ведь номинально он выполнил предъявленные к нему требования и оставил территорию полиса. Но допустить подобного положения вещей, конечно, нельзя было. Насколько можно судить, при проведении поправки к закону об остракизме, помимо всего прочего, преследовалась еще и цель прочертить нечто вроде морской границы Афин. Такой границей должна была стать линия между Герестом и Скиллеем, то есть обозначенная с одной стороны оконечностью Арголиды, а с другой — оконечностью Эвбеи. Только в этом регионе, то есть в Сароническом заливе и прилегающих к нему с востока водах, такая граница, судя по всему, и была необходима. Далее на севере Аттику отделял от Эвбеи узкий пролив Еврип, который уже служил границей. Отметим, что проведенная линия Герест — Скиллей, если рассматривать ее как границу (или, во всяком случае, как некую демаркационную черту, маркирующую афинскую сферу влияния), выглядит границей весьма экспансионистской; в частности, в пределах линии полностью оказывался независимый остров Эгина. Насколько можно судить, афиняне, опираясь на свой построенный уже к 480 г. мощный флот, почувствовали себя хозяевами на море, по меньшей мере, в близких к Аттике регионах.

Упомянув об Эгине, следует, на наш взгляд, поднять вопрос и об еще одном обстоятельстве принятия рассматриваемой поправки. Не преследовала ли она и еще одну, более узкую цель — запретить афинским политикам селиться на Эгине? Действительно, линия Герест — Скиллей, как мы видели, очерчивала собой преимущественно Саронический залив, а именно в нем и лежал этот остров — «бельмо на глазу Пирея», как его называл впоследствии Перикл (Plut. Pericl. 8). Между Афинами и Эгиной — двумя сильнейшими морскими державами Балканской Греции — уже с самого начала V в. до н. э. существовала серьезнейшая напряженность, которую не смягчило даже совместное участие обоих полисов в Греко-персидских войнах. Вплоть до 457 г., когда Эгина была окончательно разгромлена и насильственно включена в состав Афинского морского союза[733], она оставалась едва ли не главным врагом Афин. Вполне естественно, что в подобной ситуации пребывание видных афинских лидеров во враждебном полисе стало с определенного момента рассматриваться как крайне нежелательное, едва ли не как сотрудничество с противниками. Данный момент, как нам кажется, тоже следует учитывать при определении целей ограничения, наложенного на местопребывание жертв остракизма: Эгина попадала в запретную для них зону в первую очередь.