Остракизм в Афинах

Многие перипетии внутриполитической борьбы рассматриваемого десятилетия ввиду скудного и фрагментарного характера информации, содержащейся в источниках, ускользают от нас. Лишь довольно смутно вырисовываются очертания создававшихся ad hoc и распадавшихся альянсов. Однако предельно ясен итог: полным и бесспорным победителем в борьбе со всеми своими противниками оказался Фемистокл, к концу 480-х гг. оставшийся единственным по-настоящему влиятельным политиком в полисе. «Выскочка из Фреарр» смог исключительно искусно использовать в своих интересах институт остракизма. Практически никто из исследователей не сомневается в том, что именно Фемистокл явился инициатором резкой активизации проведения остракофорий (от нуля сразу практически к возможному максимуму), что изгнание ряда видных политиков в это время — его рук дело[873]. Фемистокл вел рискованную игру, в том числе рискованную и для самого себя: ведь, инициируя остракофорию, он подвергался точно такой же опасности быть изгнанным, как и любой другой «кандидат» из лагеря его противников. Мы помним, что, скажем, для Гипербола попытка сознательно «пойти на остракизм» закончилась в высшей степени плачевно. Впрочем, у Фемистокла было одно немаловажное преимущество, которым не располагали его конкуренты, и этим преимуществом являлась его позиция во внешнеполитических вопросах — позиция однозначно антиперсидская.

Действительно, в историографии неоднократно и совершенно правомерно отмечалось, что в остракофориях 480-х гг. до н. э., да и во всей вообще борьбе группировок этого времени чрезвычайно значимую роль играл внешнеполитический аспект[874]. В частности, самым важным вопросом, конечно, была выработка позиции полиса по отношению к Персии. События 490 г. (экспедиция Датиса и Артаферна, Марафонская победа) стали в этом отношении важной переломной вехой. Если ранее в определенной части гражданского коллектива сохранялись иллюзии, что с Ахеменидами можно еще сохранить хорошие отношения, договориться путем каких-то уступок (например, возвращения Гиппия), то теперь предельно ясной становилась дилемма: либо полное безоговорочное подчинение (а может быть, даже всеобщее рабство на чужбине), либо самое решительное сопротивление. В подобных обстоятельствах все политики, которые ранее, в более спокойное время имели неосторожность высказываться или действовать в примирительном для афино-персидских отношений ключе, были обречены на заведомо настороженное и подозрительное отношение к себе демоса. Появился пропагандистский ярлык «мидизма» (μηδισμός), под который при желании можно было подвести весьма широкий круг явлений: не только прямую персидскую измену как таковую, сотрудничество с «мидянами», но и, скажем, просто приверженность персидскому образу жизни[875]. Обвинения в «мидизме» самым тесным образом связывались с обвинениями с приверженности к тирании; «друг персов» чаще всего объявлялся одновременно «другом тиранов»[876]. Ведь именно персы в 490 г. желали реставрировать власть изгнанного Гиппия, а, добавим, десять лет спустя в походе Ксеркса вновь участвовали какие-то представители рода Писистратидов (Herod. VIII. 52). В исследовательской литературе отмечалось, что античная традиция не сохранила упоминаний о роли обвинений в «мидизме» в период первых остракофорий, делая упор не на «персидский», а на «тиранический» фактор в объяснении их проведения. На этом основании, кстати, античным авторам подчас даже делаются упреки в том, что они дают версию, не соответствующую действительности, что на самом деле в остракизмах 480-х гг. реальную роль сыграла борьба не со сторонниками тирании или потенциальными тиранами, а с адептами мира с Персией[877]. Данная точка зрения неверна в том отношении, что она не учитывает равную важность обоих факторов в контексте политической борьбы рассматриваемого времени. Собственно, насколько нам представляется, следует говорить даже не о двух разных факторах, а о двух сторонах одной медали. Для афинского общественного мнения 480-х гг. до н. э. быть сторонником Писистратидов означало то же самое, что быть сторонником персов, «мидистом»[878]. Сложение этих двух векторов, несомненно, наложило свой отпечаток на то, что первые остракофории практически все как одна действительно проходили под лозунгом противостояния «мидизму», измене в собственных рядах[879]. Грубо говоря, искали «пятую колонну». Подобный настрой общественного мнения очень ярко отразился в приписках на некоторых острака (приведены нами в п. 2 источниковедческого раздела). «Предатель», «мидянин» и т. п. — такого рода инвективные характеристики порой читаем мы на этих черепках. В то же время ни на одном известном на сегодняшний день остраконе никто не назван сторонником Писистратидов, «другом тиранов» или как-нибудь в подобном роде. Дело, видимо, в том, что обе характеристики в тот момент полностью отождествлялись. Впрочем, не будем делать ответственных выводов е silentio.