Остракизм в Афинах

В афинском полисе IV в. до н. э. существовали и другие типы процессов с более или менее ярко выраженным политическим характером. Так, политический оттенок сплошь и рядом принимали эвтины (прием судебным органом отчета о деятельности магистрата по истечении срока его полномочий), докимасии (проверки пригодности кандидатов перед вступлением их в должность, осуществлявшиеся во многих случаях тоже в дикастериях)[1021]. Могла проявляться политическая подоплека и в религиозных судебных процессах по обвинению в «нечестии» (ασέβεια). Впрочем, сами процессы этой последней разновидности были в период после Пелопоннесской войны весьма редки. Кроме того, они направлялись обычно не против самих политических лидеров, а против интеллектуалов из их окружения. Говоря же в наиболее общей форме, можно отметить, что практически каждый процесс из области публичного права (γραφή) мог стать процессом политическим, превратиться в орудие борьбы группировок. Даже и частные процессы (δίκαι) могли использоваться с этой целью.

Повторим сказанное в предыдущем пункте: поскольку остракизм в IV в. до н. э. вышел из актуального употребления, политические судебные процессы в какой-то степени выступали в качестве замены этого института, при этом, однако, являясь средствами, не придуманными ad hoc, а существовавшими и ранее, но только получившими с какого-то момента более значительную роль. Можно поставить вопрос: стали ли эти средства адекватной заменой остракизму, какие его функции они переняли и насколько успешно? Для ответа на этот вопрос необходимо определить, что общего и что отличного было между остракизмом и политическими процессами.

Сходной чертой можно назвать то, что как остракизм, так и политические процессы имели четко выраженную личностную направленность. Организуя процесс, один политик боролся персонально против другого, стремясь ослабить его, а по возможности — и вообще устранить. Сказанное относится даже к γραφή παρανόμων: номинально такие процессы были направлены против постановления, документа, фактически же — все-таки против инициировавшего постановление лица, которое и подвергалось наказанию в случае обвинительного приговора. Далее, — и это тесно связано с вышесказанным — политическим процессам, как и остракизму, был присущ соревновательный, агональный характер. Это именно борьба, противостояние, схватка за победу. По парадоксальному, но во многом справедливому суждению Д. Коэна, право в агональном обществе не сглаживает конфликты, а служит средством их выражения[1022]. Суд становится точно такой же ареной состязания, какой были для греков едва ли не все сферы общественного бытия. И остракофория, и судебный процесс выглядят своеобразными поединками. Вот только ставки риска на процессе уже в большинстве случаев пониже, чем на остракофории. И здесь мы переходим от сходных черт к отличиям между этими двумя институтами.

С одной стороны, для обвинителя, лица, возбуждающего политический судебный процесс, такая инициатива оказывалась, без сомнения, значительно более безопасной, чем для политика, убеждающего экклесию провести остракизм. Остракофория была оружием не только мощным, но и, так сказать, обоюдоострым: ее жертвой мог точно так же стать сам инициатор акции, как и тот его конкурент, против которого эта акция направлялась[1023]. Даже Перикл, желая избавиться от Фукидида, сына Мелесия, и с этой целью пойдя в 444 г. до н. э. на остракизм, сам подвергался опасности, по указанию Плутарха (Plut. Pericl. 14: προς τον Θουκυδίδην εις αγώνα περί του οστράκου καταστάς και διακινδυνεύσας)[1024], несмотря на то, что исход голосования был почти ясен заранее (по причинам, очерченным выше, в гл. IV, п. 2). Опасность остракофории для обеих сторон, непредсказуемость ее результата еще значительно возрастали в более сложных случаях, когда один лидер не имел столь явного перевеса над другим, как Перикл над Фукидидом. Самой яркой иллюстрацией подобного положения дел стал как раз последний остракизм: Гипербол воистину оказался в роли человека, который рыл яму другому и попал в нее сам! Разумеется, предлагая демосу остракофорию, этот демагог менее всего рассчитывал на то, что отправиться в изгнание придется не кому иному, как ему. Пример Гипербола должен был послужить весомым предостерегающим фактором для политиков на будущее время. Кстати, стоит задуматься о том, не имел ли этот фактор важного значения в выходе остракизма из употребления. Очень может быть, что после 415 г. до н. э. политические лидеры, памятуя о судьбе Гипербола, попросту опасались прибегать к этой процедуре, оказавшейся ненадежной и даже предательской.